С позиций профсоюзника

О Зубатове и Гапоне написано так много, что простой перечень – нет, не отдельных работ, а их библиографий занял бы, пожалуй, целую страницу. Это, конечно, здОрово: две яркие, выдающиеся фигуры, многогранные и сложные, занявшие видное место в нашей истории, заслуживают самого пристального внимания. Огорчает другое. Я не смог найти ни одной книжки о зубатовских обществах и гапоновском Собрании, описывавшей их деятельность с позиции профсоюзной. Не отыскал ни одной статьи, которая давала бы оценку Гапону как профессионалисту.

А ведь тут есть, что обсудить.

Эврика!

Жандармы никак не могли понять мотивов участия рабочих в подпольных политических организациях. Вот допрашивается распространитель прокламаций. Терпеливо выслушав его рассказ о тяжкой заводской жизни, следователь спрашивает:

– А что ты можешь сказать о преступном обществе, которое выпустило этот листок?

– Да мне Ванька Иванов их целую пачку сунул. Вот и всё общество. Я взял, потому что там про штрафы, что с нашего брата хозяин дерёт, сказано.

– Не крути, под прокламацией по-русски написано: «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Ты разве этого не знал?

– Что за союз такой, ей-богу не знаю. Но скажу Вам, господин следователь, руку на сердце положа: видать, не плохие они люди, раз о простом народе так сильно пишут. А кроме Ваньки из ихних никого не видал. Вот те крест…

С таким равнодушием заводских ко всему, что прямо не касалось их нужд и запросов, Охранное отделение встречалось сплошь и рядом. И главный московский жандарм, Сергей Васильевич Зубатов однажды понял, как революционеров можно отсечь от рабочих. Он сам стал подталкивать последних к созданию легальных обществ, защищая их в конфликтах с промышленниками.

Из этой затеи и родилось впоследствии дитя по имени зубатовщина, переманившее из революционного лагеря сотни активных рабочих.

Малыш оказался таким зубастым…

 Неудача первая

Но успех пришёл к Зубатову не сразу.

В 1899 году группа гравёров с московских Прохоровской и Цинделевской фабрик, вдохновлённая достижениями легального профессионального движения, обратилась в МВД за разрешением открыть Всероссийское ОВП. Устав общества и прошение попали к Зубатову.

Озабоченный тем, что гравёры[1] находятся под разлагающим влиянием либеральной и марксистской интеллигенции, тот проявил необычную инициативу. Он творчески переработал устав, подчинив всю деятельность общества контролю со стороны полиции, и отправил документы в Петербург.

Министр внутренних дел Сипягин отверг зубатовский проект, удивлённо вопросив: что за честь такая гравёрам, когда масса подобных обществ существует безо всякой полицейской опеки? Тогда Зубатов сделал всё, чтобы лишить граверов возможности создать организацию. И добился своего[2].

Правда, в 1903 году общество гравёров в Москве всё-таки появилось. Но уже – по зубатовскому сценарию.

Неудача вторая

Весной 1900 года механический завод Густава Листа (в Москве) был переведён с Софийской набережной за Бутырскую заставу. Для многих рабочих, которые посещали Пречистенские вечерние курсы, а теперь перебрались вслед за заводом в другой район, продолжение учёбы оказалось неудобным. Поэтому, по совету учительницы Дмитриевой – известной писательницы – они решили открыть новые курсы рядом с заводом. Обратились к Листу с просьбой пожертвовать на это дело 500 рублей, то есть попросту его оплатить. Лист отказался, зато заводчик Соколов обещал устроить сборы среди капиталистов района, дабы собрать нужную сумму.

Об этом стало известно Зубатову, и его агенты стали убеждать мастеровых скинуться самостоятельно. Зубатов имел в виду, что в этом случае рабочие, опасаясь закрытия организованных на их кровные гроши курсов, будут наблюдать за лояльностью учителей.

Не тут-то было. Рабочим идея складчины пришлась не очень-то: чего суетиться, если Соколов обещал помочь!

И верно. Он собрал 600 рублей, и в октябре 1900 года курсы были открыты. Учителя могли по-прежнему вести революционную пропаганду, не опасаясь, что рабочие будут за ними шпионить[3].

Так кончилась ещё одна охранительная попытка Зубатова. Впрочем, Сергея Васильевича такие вещи только раззадоривали.

Умеренность большинства легальных профессиональных обществ и лояльность их к самодержавию объяснялись, среди прочего, как раз заботами о средствах и имуществе организации. Это непреложный закон. Во всем мире рабочие союзы начинали действовать более обдуманно и осторожно именно после накопления значительных средств. Зубатов – великий сердцевед – уловил эту деталь.

Верный выбор

После нескольких безрезультатных попыток Зубатов нашел, наконец, нужного человека.

Жил в Москве модельщик Михаил Афанасьев. Эсдек с 6-летним стажем, он имел за спиной аресты, во время одного из них беседовал с Зубатовым и, убеждённый сим златоустом во вреде подполья, перешёл к легальной борьбе с капиталом. Весной 1900-го Афанасьев был уволен с завода Листа как выборный от товарищей в конфликте с дирекцией, а едва поступив на фабрику Прохорова, стал усиленно хлопотать о кассе взаимопомощи[4]. Энергия и оптимизм этого рабочего могли увлечь и обаять любого.

Поэтому, встретившись с ним, Зубатов предложил организовать не заводскую кассу, а сразу общегородское ОВП механических рабочих. Такое планов громадьё, конечно, пугАло, но обрадованный обещанием практической поддержки Афанасьев принялся за дело и скоро составил целый кружок единомышленников.

По классической схеме

Зимой 1900/01 годов афанасьевцы обратились к профессору И.Х.Озерову с просьбой составить подходящий устав Общества[5], в феврале подали его на утверждение властям, пока же – стали собираться в чайных: по понедельникам у Рязанских мастерских, по вторникам – в Покровском районе и т.д. по всему городу. Когда чайные перестали вмещать всех желающих, перебрались в Общество народных развлечений, а после – в Исторический музей.

Осенью собрания оказались слишком многолюдными даже для музея. Пришлось разделиться на 8 «Районных собраний», некоторые числом до 400 человек. Регулярные совещания их председателей конституировались как Совет рабочих механического производства города Москвы (из 17 членов), который заседал в доме Еремеевых на Маросейке и действовал уже как представительный и руководящий орган:

• принимал от рабочих жалобы и просьбы, инспектировал заводы, направлял в Фабричную инспекцию письма на особых бланках с изложением допущенных промышленниками нарушений законов;
• утверждал или назначал председателей Районных собраний;
• создавал общества рабочих в других производствах (первым, в начале 1902 года, было ОВП ткачей).

Учредили также Потребительное общество. Обо всей деятельности регулярно сообщали в газетах.

Характерно изменение настроений на собраниях: поначалу робко обсуждали, надо ли сокращать рабочий день (и решили, что НЕ НАДО). А уже через несколько месяцев толковали о желательности рабочего самоуправления на предприятиях.

Потом Министерство финансов, в ведении которого находилась Фабричная инспекция, запретило ей принимать представления Совета. Что оставалось делать Обществу, раскинувшему отделения по всей Москве и уже интересовавшемуся округой?

Зубатовцы стали сами прорываться на предприятия[6] и вступаться за рабочих перед хозяевами[7]. Скоро дело дошло до стачек.

Не правда ли, похоже на классическую схему развития общества взаимопомощи в профсоюз? Только весь путь был пройден зубатовцами гораздо быстрее.

Из выступления зубатовца, токаря Ф.А.Слепова в Обществе механических рабочих 26 мая 1901 г.[8]: «Господа, позвольте сказать, что движение наше со временем охватит всю Россию, представьте, им заинтересовались уже в Харькове, Петербурге, Киеве, Смоленске, Туле. Другие города и местечки охватит то же стремление соединиться в общества, которые потом могут объединиться в один огромный союз. Красивский в своей речи сказал, что фабриканты и рабочие представляют из себя две различных величины. Капиталисты представляют из себя великана, рабочий – карлика, но когда, говорил он, мы соединимся в «Общество», запасёмся знанием, то сравняемся с ними. Я позволю себе несколько дополнить сказанное. Мы перевесим их своей силой, потому что у них сила – капитал, а у нас труд и капитал. Не капитал добывает труд, а труд [добывает] капитал, следовательно, труд посильней капитала».

Примечание: Покажите мне профсоюзника, который назовёт эту речь по отношению к рабочим ПРЕДАТЕЛЬСКОЙ!

Как хочешь

На собраниях рабочие обращались друг к другу по-разному. То господа, то товарищи. Кому как нравилось. И никаких истерик по этому поводу, деления на красных и белых. Ничего. Нормальная РАБОЧАЯ атмосфера[9].

Ученье – свет

Беззащитность и безграмотность рабочих была удивительной. Законов часто не знали вовсе, полагая, что юридическая литература в магазинах продается только цензовым.

Учиться на простейших вещах приходилось даже продвинутым лидерам зубатовцев. Один мастеровой обратился к Афанасьеву с просьбой помочь добиться справедливости: его семья пострадала от пожара, а ссуды из штрафного капитала у себя на фабрике[10] он никак не мог получить. Афанасьев сходил к фабричному инспектору, тот посоветовал писать в Санкт-Петербург. Когда же из столицы получили ответ, оказалось, что на фабрике, где работал погорелец, ШТРАФОВ НЕ БРАЛИ. А значит, не было и штрафных денег. Чего не проверил до хождения по инстанциям даже умница Афанасьев. Вот что значит – были общие знания, но отсутствовал элементарный опыт отстаивания своих прав.

Потому зубатовцы уделяли много времени просветительской и, как говорят сейчас, правозащитной деятельности. Профессора читали лекции о существующих в России законах, об условиях труда в Европе и у нас. Зубатовский актив учился писать жалобы и прошения в различные инстанции и суды. В трудных делах помогала юридическая консультация[11], созданная председателем Музея труда Леденцовым специально для Общества механических рабочих.

Результаты не заставили себя ждать.

Вместе и сразу

В январе-апреле 1902 года московская Фабричная инспекция была завалена коллективными жалобами рабочих, составленными, как утверждали инспекторы, по одному шаблону и с почти тождественными требованиями. Последние можно было разбить на 4 основные группы:

1. Улучшения условий труда путём изменения договора о найме, крупного повышения жалованья и одновременно сокращения рабочего дня;
2. Оплаты простоев не по вине рабочих за несколько последних лет, а также потерь времени при приёмке материалов и сдаче готовых изделий, за пронос их к местам приёмки и прочее;
3. Установления единого способа приёмки товара, так как в одних предприятиях при приёмке неполные вершки отбрасываются, а в других набавляются;
4. Отмены платы за воду и дрова на артельных кухнях, и за пользование помещениями столовых, спален и квартир; отмены правила, по которому истребление клопов в спальнях ложится на рабочих.

Вследствие агитации и брожения на предприятиях многие фабриканты, по признанию инспекторов, «вынуждены были изменять порядки вообще»[12].

Р-р-р-Эволюционеры

Бедные приставы и околодочные, глядя на зубатовские новшества, долго не могли разобраться, что к чему. Раз дворник увидел подозрительное собрание в пивной, которое слушало стоявшего на столе оратора, и доложил помощнику пристава. Тот сборище разогнал, оратора арестовал и… получил выговор от Трепова, приказавшего ему не вмешиваться «там, где ничего не понимает».

А 6 июня 1902 года на одной из подмосковных ткацких фабрик полиция арестовала троих рабочих. Едва принятые на работу, они тут же предъявили администрации требования и не только не испугались строгого допроса разбиравшего их дело директора, но сами ошарашили его необычайно дерзкими речами.

Янченков, например, говорил: «В случае решения [Ткацкой] комиссии [Совета рабочих] открыть отделение Союза[13] на фабрике, рабочие об отводе им помещений не будут спрашивать разрешения ни хозяина, ни конторы, ни станового пристава, ни исправника, а выберут сами подходящее место, как например, приказчичье собрание, в котором может поместиться до 1000 человек, и будут там собираться, а в случае притеснений прямо обратятся к [губернатору] Булыгину. Митрополит Московский Владимир вступил первым в члены Союза, а Московский обер-полициймейстер [Трепов] пожертвовал печатный станок, на котором печатают теперь разные листки и брошюры, с 1-го же октября Союз будет издавать газету «Рабочий вопрос» […] Прошло время, когда были рабовладельцы и рабы, и когда рабы, уподобляясь пчелам, кормили своих господ «задарма», теперь и рабы будут жить, как господа».

Словно опасных преступников, Янченкова с подельниками этапировали в Москву и передали столичной охранке. Которая немедленно их отпустила[14].

Чего их держать? Ведь не революционеры же!

Не бояться

История с Янченковым-сотоварищи знаменательна. Из неё следует, что у московских зубатовцев (подобно американским профсоюзам) существовал институт профессиональных организаторов, работа которых заключалась, во-первых, в переходе с фабрики на фабрику для союзной пропаганды. Заработать на жизнь по своей рабочей специальности пропагандисту удавалось редко, поэтому общество его поддерживало деньгами. Например, Янченков[15] получал не только пособие по безработице, но и наградные к праздникам.

Во-вторых, профорганизаторы могли выступать в роли не просто инициаторов, но и вожаков рабочих протестов, показывая товарищам пример смелого и независимого поведения. Красноречиво здесь поведение зубатовца Андрея Чибрикова, допрошенного вместе с Янченковым пришедшей в цех комиссией фабриканта. Давая показания, Чибриков говорил очень громко, чтобы слышали стоявшие поблизости рабочие. Когда же председатель комиссии просил его говорить потише и только о личных нуждах, Чибриков закричал:

– Я говорю за всех! Все рабочие просили меня сходить в контору, потому что они сами как каторжники, говорить не смеют, и поэтому я требую…

Дальше Чибриков столь же громогласно изложил 7 требований и заявил, что фабричное управление нарушает закон о рабочем дне и производит незаконные вычеты из заработка рабочих, что он, Чибриков, правил внутреннего распорядка не признаёт и исполнять не будет. Обо всём прочем он обещал поговорить в другой раз, когда приведет Санитарную комиссию для осмотра фабрики.

Надо думать, такой дерзостью были впечатлены не только рабочие, но и администрация.

Наконец, в-третьих, после освобождения в Москве из-под ареста все трое зубатовцев подали иски в суд, требуя взыскать с правления фабрики компенсацию за насильственное их с неё удаление.

Так зубатовские профорганизаторы собственным примером учили рабочих: не бояться сообща требовать, не бояться спорить с начальством, не бояться кутузки, не бояться привлекать на свою сторону всяких чиновников, не бояться судов[16].

Сегодня, как и прежде, наших рабочих всему этому учить приходиться. Иногда на своей шкуре. Где вы, Янченков с Чибриковым?

Нормальная практика

Для профсоюзника сотрудничество с представителями властей В ИНТЕРЕСАХ СВОЕЙ ОРГАНИЗАЦИИ – нормальная практика. Это касается не только законодательных или исполнительных органов, но и различных ведомств, в том числе силовых.

Пример – совместная с милицией охрана порядка во время демонстрации или митинга. Или совместные с армией мероприятия во время стихийного бедствия.

А если профсоюзник получил в свои руки документы, свидетельствующие о многомиллионных хищениях директора? Или нувориш приватизировал завод с грубейшими нарушениями закона, а теперь угрожает физической расправой вожакам профсоюза? Как тут быть?

Из последнего десятилетия мне известен не один случай, когда профсоюзники обращались за помощью в ФСБ и УБЭП. Это являлось частью их тактики в ходе острого трудового конфликта. Игра, безусловно, опасная, но что делать, если ставки высоки. Другое дело, что органы неохотно шли на сотрудничество.

Но, конечно же, предложи сегодня какой-нибудь чекист помощь против вконец обнаглевших новых хозяев, многие профсоюзники будут этому только рады.

А что было век назад? Достаточно почитать отчёты фабричной инспекции об ужасающих условиях труда на предприятиях, об игнорировании многими хозяевами фабричных законов, чтобы понять: капиталисты старой России были не лучше нынешних.

Зубатовцы стремились обуздать беспредел в своём доме, дома не разрушая. Последний, правда, от их забот ходуном ходил.

Реклама

За несколько дней до 19 февраля 1902 года, 41-й годовщины отмены крепостного права, Общество механических рабочих начало на заводах агитацию за приобретение венка для возложения к памятнику Александру Второму. Устроили подписку, которая прошла очень успешно: некоторые рабочие давали даже по 1 рублю. Приобрели серебряный венок; поднести его решили всем миром, всей массой московских рабочих.

Идея была очень неглупой. Дело в том, что Александра Второго в народе любили и звали Освободителем. С другой стороны, широкие акции в этот день властями обычно запрещались. (Годом ранеё, например, харьковские студенты были избиты за панихиду по Александру.) Однако в нашем случае подготовка шла с ведома и при поддержке Зубатова.

Таким образом, общество смогло увлечь на шествие и манифестацию у памятника рабочих самых разных взглядов: и монархистов (ведь полиция разрешила), и либералов (дань уважения Царю-реформатору), и даже часть кружковцев-подпольщиков, увлечённых ростом легального рабочего движения.

Итак, 19 февраля 50 ТЫСЯЧ московских рабочих пришли в Кремль к памятнику, где в присутствии генерал-губернатора Великого князя Сергея Александровича, обер-полицмейстера Трепова и других московских властей выступил токарь Фёдор Слепов, ярый борец против «завиральных идей, родившихся на гнилой почве Запада под флагом иудаизма Маркса, Лассаля, Энгельса и К^О».

После возложения венка говорил Сергей Александрович, глубоко тронутый вниманием к особе его покойного отца. Вдохновлённые рабочие ответствовали радостными криками, слезами, коленопреклонённым молением… Современного наблюдателя сия патриархальная картина смутила бы и покоробила. Но – не будем забывать, что то была ИНАЯ РОССИЯ.

Отчёты об этом мероприятии напечатали все газеты. Общество механических рабочих прогремело по стране. Что может быть лучшей рекламой для профсоюза?

По мнению историка Ю.И.Кирьянова, организованное зубатовцами шествие вполне сопоставимо с крупнейшими рабочими выступлениями тех лет, руководимыми социалистами[17]. Он прав, и его правоту не умаляет даже то обстоятельство, что в ряде мест 19 февраля рабочих подталкивала к манифестации полиция. В революционные выступления значительные группы рабочих точно так же втягивались насильно. Подпольными боевыми дружинами или снимавшими с работ стачечниками.

«Наша газета»

Один журналист рассказывал, как попал на панихиду 19 февраля.

На Красной площади, куда он вышел пораньше утром, уже было много народу. Но обнаружилось, что в Кремль пускают только рабочих. Уже за 50 шагов до Спасских ворот пристав сообщал подходящим, что «интеллигенцию не будут пропускать». У самих ворот журналиста остановили чины полиции и распорядители из Общества механических рабочих.

– Я корреспондент газеты.

– Позвольте специальное разрешение от обер-полицмейстера.

Разрешения нет, но корреспондентский билет налицо. Рабочие заинтересовались, спрашивают:

– Вы из какой газеты?.. А! Это наша газета! Пожалуйте!

Журналиста торжественно ввели в ворота[18].

Из показаний с.-д. В.Н.Трапезникова, адвоката по профессии и лейбориста по убеждениям, на допросе 14 марта 1902 года[19]: «Что касается вражды между хозяевами и рабочими, то она возможна при различных формах правления и потому наличность или отсутствие её совершенно не зависят от характера основных законов и не ими определяются. При русской форме правления сегодня общества рабочих являются тайными, незаконными, завтра они будут вполне доступными. Всё зависит от взгляда высших сфер. Экономическая политика последних становится совершенно понятной, когда читаешь сообщения о покровительстве правительства обществам взаимопомощи рабочих, о праздновании московскими рабочими 19 февраля нынешнего года. Вся эта экономическая политика наглядно доказывает, как на почве наших законов и при нашей форме правления узакониваются общества взаимопомощи рабочих. Смотря с этой точки зрения на окружающую жизнь, я посвящаю всё свое свободное время НЕ БОРЬБЕ ПРОТИВ ОСНОВНЫХ ЗАКОНОВ И ФОРМЫ ПРАВЛЕНИЯ, А ДЕЯТЕЛЬНОСТИ, ДОЗВОЛЕННОЙ ЗАКОНАМИ».

Царевич Фёдор

Вскоре после манифестации в фабричной среде пошёл слух, что Фёдор Слепов суть не простой рабочий, а… ПОБОЧНЫЙ СЫН Императора Александра Второго[20], и что 19 февраля произошла при всём народе трогательная встреча между ним и его сводным братом Сергеем Александровичем[21].

Подобные свидетельства верноподданности мастеровых не слишком радовали властей предержащих: а ну как надумают рабочие возвести сего цесаревича на престол? Недаром в следующем году зубатовцам провести манифестацию не дали.

Контр-уколы

Хозяева, конечно, пробовали ставить зубатовцам палки в колеса. Так, на заводах Винтера за расклеивание объявлений о потребительном обществе «разочли» 10 мастеровых, и восстановить их Совету рабочих не удалось. На его жалобу по этому поводу Трепов ответил, что по закону любой может быть уволен, если предварительно за 2 недели был о сем предупрежден.

19-го февраля 1902 года, которое властями было объявлено нерабочим днем, рабочие некоторых предприятий по требованию фабрикантов вынуждены были работать. Часть промышленников также наотрез отказалась оплачивать рабочим этот день как праздничный[22].

Но на подобное хозяева отваживались редко: за их врагами стояла власть. Зубатовцам же эти удары были что комариные укусы. Они ведь звали рабочих не к халяве. А к борьбе.

«Господину фабричному инспектору Х С фабрики У Донесение Смею донести Вашему Высокоблагородию, что 1 марта с[его] г[ода] в 11 ч[асов] утра ко мне во время моего отсутствия без всякого предупреждения явились в товарное отделение моей фабрики две личности. Первый назвался Красивский и, вынув из кармана бумагу, заявил, что он, Красивский, прислан из Канцелярии Обер-Полицмейстера. Второй назвался фабричным председателем рабочих Жилкиным. В вышеозначенном товарном отделении в то время находились заведующая фабрикой во время моего отсутствия моя жена и мастер Г. Конечно, моя жена и мастер крайне растерялись, так как в товарное отделение никто, исключая рабочих, не входит: «Что вам угодно?», спросили их, а они ответили, что им нужно поговорить. Тогда их попросили в контору, в которой они стали выставлять свое величие, но им сказали, что величие ваше до нас не касается. Видят, что в конторе разговаривать с ними больше не желают. Тогда они попросили вызвать несколько рабочих, из которых явились М. и Р. При входе в контору Р. назвавший себя Красивским стал ему говорить речь, которая к конторе не относится. Р. дал знать, чтобы они зашли в фабричное отделение. Каковые немедленно, без всякого на то позволения со стороны конторы, пошли на фабрику. При входе в вышеозначенную фабрику приказали оставить работу, остановились посреди фабрики и начали говорить пространные речи. Жена моя, бывшая в конторе, видя их дерзость, самоволье и хозяйничество в чужих помещениях, крайне расстроилась, так как еле таскалась на ногах по случаю беременности в последнем периоде, ушла в дом и слегла в постель, а в 4 ч[аса] утра на 2 марта разрешилась от бремени, не донося несколько дней, в страшных мучениях и страданиях. По моему: разрешение от беременности, не доносивши [произошло] по случаю самоволия вышеозначенных Красивского и Жилкина. В виду всего вышеизложенного я, как хозяин фабрики и помещения, прошу Ваше Высокоблагородие донести об этом поступке куда следует по закону и меня впредь избавить от таких председателей и ораторов, которые не разбирая времени, места, а врываются во двор и направляются в первое попавшее им на глаза помещение. Z»[23]

Военная хитрость

Вслед за согласованным выдвижением требований, зубатовцы начали готовиться к стачкам, причём сначала думали обкатать свою тактику на одной из текстильных фабрик.

Планировалось предъявить крупные требования с условием, что если за 2 недели они не будут дирекцией удовлетворены, то ткачи расторгнут договора найма. Такие действия соответствовали фабричному закону и, казалось бы, ничем страшным фабриканту это не грозило. Но в данном случае речь шла об увольнении ВСЕГО РАБОЧЕГО КОЛЛЕКТИВА, и для фабриканта за 2 недели набрать тысячу рабочих, да не в Москве (москвич ткачом не пойдёт), а в провинции – дело невозможное. Кроме того, уволенный рабочий имел право жить в казарме при фабрике для приискания нового места ещё 2 недели. Получалось, что совершенно законно рабочие могли остановить фабрику при разногласиях с хозяином наПОЛМЕСЯЦА.Ведь всё это время казармы были заняты, и новые кандидаты на фабрику поступить не могли.

Итак, задумка была гениальной и, пожалуй, обречённой на успех: только крупнейшие капиталисты, да и то, если пойдут на принцип, могли выдержать такой удар. Но угораздило зубатовцев для первой стачки выбрать не русского капиталиста, а шёлковую фабрику Мусси…

Непреклонный Гужон

Управляющий и совладелец фабрики, гражданин Франции Ю.П. Гужон[24] имел, видно, европейские взгляды: рабочие могут предъявлять требования, могут за них бороться. Но и Гужону не запретишь свои права отстаивать ДО ПОСЛЕДНЕГО.

Поэтому, когда он 7 февраля 1902 года получил от рабочих требования, главным из которых было: оплатить прошлогодние простои в размере 25% годового заработка или 45 тысяч рублей, – то отказал, предложив им проконсультироваться в Фабричной инспекции и, если там требование будет признано справедливым, подавать на него, Гужона, в суд.

Прошли две недели. Рабочие остановили фабрику, но Гужон хладнокровно решил ожидать конца второго 2-недельного срока, не делая лишних телодвижений: чего суетиться, если уступать рабочим в столь крупном – никаких денег не хватит, а фактическая стачка формально – вовсе и не стачка! Не переживали особо и рабочие. Уверенные в победе, они даже отказались от предложенного адвокатами третейского суда.

Когда подошло время рабочим выселяться из казарм, они отказались. Стачка стала явной, о чём Гужон тут же сообщил в полицию. Но полиция и не думала выселять нарушителей. Более того, хозяев фабрики пригласили к Трепову, который в ультимативной форме потребовал исполнить условие рабочих. Услышав отказ, обер-полицмейстер обещал доехать их санитарными осмотрами.

Но владельцы совсем упёрлись, и уже ни крик Трепова, ни угроза ареста не действовали. Не помогли и 3 протокола санитарной комиссии, за что фабрика должна была уплатить штраф. Зато, после жалоб французскому консулу и последовавших за этим неприятных дипломатических сношений, а также письма фабрикантов Министру финансов Витте, Трепов вынужден был признать факт стачки и приказал выселить рабочих из незаконно занимаемых ими казарм. Часть их уехала в деревню, остальные продолжали бастовать, получая из стремительно скудеющей кассы Общества ткачей по 250 рублей в неделю.

Гужон тем временем срочно навербовал в деревне новых рабочих. Но… их остановили у завода зубатовцы, снабдили деньгами и заставили вернуться домой.

Наконец, измотанные противостоянием, стороны решились на компромисс. Неприемлемое требование было снято, прочие удовлетворены Гужоном, а работы – возобновлены с наполовину прежним составом рабочих.

Пиррова победа остудила боевой пыл московского пролетариата. Раньше отовсюду поступали известия, что рабочие ждут убедительного разгрома Мусси, чтобы начать собственные стачки. По слухам, ткачи даже договорились после Пасхи, на которую ежегодно в отрасли возобновлялись трудовые договора, НАНИМАТЬСЯ ТОЛЬКО АРТЕЛЯМИ и БОЙКОТИРОВАТЬ фабрики, где минуя артель примут хотя бы одного рабочего[25]. Теперь, после Мусси, желание бастовать вдруг стало слабеть. Весенних стачек в городе было гораздо меньше, чем поначалу планировалось. Хотя и больше, чем в прошлом году.

Кто уяснил

В одном из писем Зубатов заметил как-то: «Я до сих пор не уяснил себе (и кто же себе уяснил!), что рабочее движение вещь не политическая и не социалистическая, а может быть и капиталистическая».

Фабриканты на сей счёт не колебались. Как цитировала одного из них социал-демократическая газета «Искра»: «Правительство в лице охраны[26] хочет отвлечь рабочих от политической идеи путём уступок за счёт нашего кармана, но оно забывает, что АНТИКАПИТАЛИЗМ ЕСТЬ ТОЖЕ ПОЛИТИЧЕСКИЙ ВОПРОС».

Спустя десятилетия эту же вещь разъяснил Дэвид Дубинский, один из отцов-основателей американского Конгресса производственных профсоюзов:«капитализм НЕОБХОДИМ профсоюзам, как рыбе вода»[27].

В отличие от чиновника-интеллигента, рабочий и фабрикант могли смело расставить точки над i. Каждый, конечно, по-своему.

Отзыв профсоюзника В.Шера (1911 г.) о мотивах связей зубатовцев с охранкой «Среди опрошенных нами рабочих [зубатовских обществ Москвы] многие указывали на то, что, зная о связи организации с Охранным отделением, они тем не менее искренно были убеждены, что служат общерабочим нуждам, состоя её членами»[28].

Ради победы

Когда Министр внутренних дел Плеве за интриги против себя[29] удалил Зубатова из Петербурга, зубатовцам работать в Москве стало трудней: с одной стороны давили осмелевшие хозяева, с другой – социал-демократы.

Однако движение продолжало расти. После сентябрьской 1903 года стачки печатников, которую зубатовцы помогали готовить, они предложили Оргкомиссии союза печатников[30] войти в Совет рабочих Москвы, а когда получили отказ, – сами организовали Общество типографских рабочих. Ядро его было в самой неспокойной типографии – Сытина[31], ставшей после первой Революции главной опорой союза печатников.

В последние мирные месяцы 1903 года в столице действовало не менее 9-ти зубатовских ОВП, в том числе в картонно-картонажном, кондитерском, парфюмерном, пуговичном, ситценабивном и гравёрном, а также табачном производствах.

В январе 1904 года началась война с Японией. Москву очистили от революционеров, среди рабочих на время распространились патриотические настроения, и для зубатовцев сложились, казалось бы, идеальные условия. Но они тоже были патриотами, а потому сильно сократили активность. Их собрания стали бесцветными, редкие акции – беззубыми.

Кого из рабочих могло привлечь такое? Зубатовский поток начал мелеть на глазах.

Новый подъём движение независимых рабочих обществ пережило в Пятом году. Но это уже другая история.

Примечание 2012 года к подразделу:

Здесь рассказано только о металлистах и текстильщиках. Картина московского зубатовского движения лучше видна (по отраслям, за период 1901-06 годов) из моей статьи "Потом докатились до зубатовщины...".

*    *    *

Не купишь

Зубатов пытался организовать рабочие союзы и в других городах.

Так, в черте еврейской оседлости он думал отсечь революционеров в первую очередь от Щетинного союза[32], «самого сильного и самого боевого» из бундовских профсоюзов. В июне 1900 года Зубатов предложил некоторым его руководителям, вернувшимся после арестов из Москвы в Минск, легализовать союз при условии отказа от его политической программы и обещал дать 20 тысяч рублей для постановки его печатного органа.

На бундовские круги этот ход произвёл огромное, близкое к шоку, впечатление: от лютого врага пролетариата революционеры такого просто не ожидали. Увы, предложение было сделано деятелям, от союза «уже почти отставшим» ввиду его радикальности. Их место после арестов было занято лицами, которых подполье вполне устраивало.

Поэтому идея развития не получила[33]. Однако Сергей Васильевич до щетинщиков всё-таки добрался. Чуть позже. Бесплатно.

Тактика жандарма

Зубатов был не единственным способным рабочелюбивым жандармом, что сильно облегчало ему достижение своих целей. В Минске, например, преуспел начальник Губернского жандармского управления полковник Н.В.Васильев.

Весной 1901 года местные бундовцы выпустили прокламацию с призывом бороться против распространённого среди приказчиков[34] обычая воровать товар в магазинах, указывая, что это несовместимо с сознательной борьбой пролетариата против хозяйской эксплуатации. Через пару дней в городе появилось воззвание, подписанное Васильевым, в котором говорилось следующее:

Васильев сочувствует такого рода деятельности в среде развитых приказчиков. Но удивлён, что они ведут её нелегально, рискуя подвергнуться преследованиям. Однако стоит им обратиться к нему, и он с удовольствием предоставит им губернскую типографию. В связи с этим полковник приглашает всех заинтересованных приказчиков в ближайшую субботу на собрание для обсуждения назревших вопросов, которое пройдет под его, Васильева, председательством.

К ужасу и негодованию бундовцев, на собрание явились около 500 приказчиков и десяток-другой хозяев. Были также губернатор князь Н.Н.Трубецкой и полицмейстер. Васильев открыл собрание тёплой речью, уверяя, что правительство весьма благосклонно относится к попыткам масс улучшить условия жизни, но напрасно революционеры придают этим попыткам политическую окраску. Он обещал содействовать любым начинаниям приказчиков в области экономической и предложил сейчас же выбрать комиссию (15 приказчиков и 10 хозяев) для обсуждения насущнейших нужд.

Корреспондент с.-д. «Искры» негодовал по поводу того, что тактика жандарма «встретила в мелко-буржуазно настроенной массе приказчиков полное сочувствие и признание». Для Васильева, между прочим, это был не первый успех: к тому времени он уже организовал постоянные собрания у столяров[35].

Пользы больше

Тем временем в Минск вернулся ряд обработанных Зубатовым бундовцев, и в том числе двое: работница Вильбушевич и некий ретушёр. Они возглавили в Бунде новое течение, за отказ от политических лозунгов прозванноеэкономистским, и на собраниях у приказчиков и столяров начали агитацию за легальные рабочие общества.

Отношение жандармского полковника к добровольным союзникам показывает такой любопытный эпизод. Васильев призвал к себе упомянутого ретушёра и сообщил, что тот может не опасаться ареста, хоть и устраивает без заведомого разрешения собрания, кассы, читает нелегальную литературу и прочее.

– Я ведь знаю, что Вы не станете распространять литературу…

– Это ещё вопрос. – ответил ретушёр.

– Ну, даже если и распространяете, то тот вред, который Вы этим приносите, уравновешивается пользой нового движения. Итак, можете спокойно продолжать Вашу деятельность.

Такая терпимость вдохновлялась Зубатовым: иногда он прямо запрещал Васильеву арестовывать полезного движению бундовца[36].

Создание профсоюзной партии

К августу 1901 года экономисты, преодолевая яростное сопротивление бундовцев-ортодоксов, завоевали в Минске ещё пять цехов с их кассами: переплётчиков, слесарей, каменщиков, жестяников и даже ЩЕТИНЩИКОВ. Получив столь солидную базу, Вильбушевич и К^О решили выйти из Бунда и оформиться самостоятельно. Они выпустили краткую прокламацию от имени Еврейской Независимой рабочей партии (ЕНРП), в которой отказывались от попыток изменить существовавшее государственное устройство и переключали все силы на экономическую борьбу, опираясь на то, что:

• еврейский рабочий класс «в настоящее время требует ХЛЕБА И ЗНАНИЙ»,
• «преступно» материальные интересы пролетариата приносить в жертву политическим целям, «в настоящее время ему чуждым»,
• рабочий имеет право быть сторонником любой политической партии, одновременно защищая свои экономические и культурные интересы в особых организациях,
• «экономические и культурные организации должны стать ему необходимы, как воздух и вода […] и что таковыми они могут стать только тогда, когда они будут целями сами по себе, а не служить орудием какой бы то ни было политической партии».

Организационным отмежеванием независимцы нанесли Бунду тяжёлый удар, отбросив подполье Минска (а ведь здесь находился ЦК Бунда!) в развитии на несколько лет назад[37].

«Программа партии[38]. 1) Е.Н.Р.П. имеет целью поднятие материального и культурного уровня еврейского пролетариата посредством культурно-экономических организаций как нелегальных, так и легальных по мере возможности. На практике эта цель сводится: а) к развитию ШИРОКИХ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ОРГАНИЗАЦИЙ ТРЭД-ЮНИОНОВ, КАСС, КЛУБОВ, АССОЦИАЦИЙ, б) к развитию среди рабочего класса научных и профессиональных знаний и к воспитанию его для коллективной жизни. 2) Партия в целом не выставляет себе никаких политических целей и касается политических вопросов лишь в той мере, поскольку они затрагивают повседневные интересы рабочих. 3) Партия объединяет для экономической и культурной деятельности рабочих всяких политических взглядов и совсем без таковых. 4) Организация партии демократическая, то есть управляется снизу, а не сверху. Еврейская Независимая Рабочая Партия»

Что такое ферейн

Подобно Лейбористской партии Великобритании, ЕНРП состояла из индивидуальных и коллективных членов. Последними были профессиональные общества: объединённые в ферейн подмастерские хевры/союзы[39], артели и клубы – всего 15 организаций.

Главной целью ферейна, по свидетельству столичного официоза – газеты «Санктпетербургские ведомости» – было «урегулирование взаимоотношений между работодателем и работником». Он возник в 1902 году из комиссии приказчиков и очень скоро раскинул паутину филиалов на другие ремёсла.А затемтерроризировал всех минских фабрикантов.

Свои дела ферейн поставил следующим образом. Пока не удавалось закрепиться в каком-либо ремесле, всю профработу вёл особый «Организаторский совет». Возникшие в итоге на местах ячейки ферейна образовывали подмастерскую хевру (со стачечной кассой) и «Ремесленный совет», который затем руководил и выработкой требований к хозяевам, и ведением переговоров, и стачкой. Советы делегировали своих представителей в минский Рабочий комитет, определявший общую политику ферейна. Ферейн, таким образом, представлял собой прообраз городского Совета профсоюзов.

Из состава Комитета[40] формировалось Исполнительное бюро ЕНРП (6 человек).

С момента, когда ферейн, по просьбе рабочих, брался за какое-нибудь предприятие, он самостоятельно формулировал требования и письменно сообщал их хозяину. Переговоры велись на штаб-квартире ферейна, причём действия рабочих без ведома или вопреки мнению совета, вроде самовольного начала или завершения стачки, были запрещены. Иногда, по настоянию хозяев или в сомнительных случаях, ферейн учреждал третейский суд для разбора конфликта, постановление которого было обязательным для рабочих так же, как и для хозяев.

Непосредственная связь с торговыми и фабричными заведениями поддерживалась на той же штаб-квартире. Сюда ежедневно приходили рабочие за советами и справками, с жалобами и просьбами.

Была у ферейна и своя газета – «Арбейт маркт» (в переводе с идиш «Биржа труда»).

Одним из важнейших достижений ферейна являлось введение нормы учеников, которых хозяин мог принять. Были также случаи требований, чтобы хозяева отказывали в приёме приезжим из других городов рабочим, сбивавшим расценки и поддерживавшим безработицу среди местных.

Если же промышленник или торговец не поддавались ни на шантаж, ни на стачку и бойкот рабочих мест, независимцы обращались за помощью к Васильеву. Тот вызывал упорствующего капиталиста к себе на ковёр и угрозами заставлял уступить рабочим.

Насколько всем этим были запуганы местные фабриканты и торговцы, видно из такого анекдотического случая. Васильев явился к одному лавочнику и начал вынуждать его пойти на уступки ферейну. Тот предложил ему удалиться и не мешать торговать. Так вот. Весь торговый Минск с восторгом передавал эту историю…[41]

«Милостивый государь, г[осподин] Геллер, сим «Союз приказчиков» имеет честь заявить Вам следующее: Вследствие того, что на все заявления Союза и просьбу его изменить Ваше поведение по отношению к Вашим приказчикам не последовало никакого ответа, Союз принуждён поставить у Вас стачку, которая начнется 20 сего августа. Требования следующие: 1) Отпускать Ваших приказчиков в 11 вечера при закрытии магазина, а не заставлять их работать до двух часов ночи, как это у Вас заведено. 2) Платить Вашим приказчикам жалование аккуратно, два раза в месяц, а не выплачивать рублями и затягивать счёт на целый год. 3) Не заставлять Ваших приказчиц исполнять домашнюю работу, как-то: мыть полы, топить печку в Вашей квартире и т.д. С почтением «Союз приказчиков» 15 августа 1902 г., Минск».[42]

Близнецы-братья

Ультиматум господину Геллеру от имени объединённых в зубатовский союз минских приказчиков выразительно показывает, чем они были озабочены и чем занимались. Но вот, для сравнения, отзыв о деятельности социал-демократическогоСоюза кожевенников, существовавшего на 44 предприятиях (с 1000 рабочих) небольшого городка Сморгони, в Виленской губернии.

По сведениям Департамента полиции, к 1902 году союз приобрёл такую силу, что «хозяева заводов и ремесленных заведений потеряли всякое значение». Без его согласия они не могли ни уволить, ни принять на работу ни одного рабочего. Стачками союз добился того, что «заработная плата была повышена до полного несоответствия рыночным ценам»[43].

А теперь, читатель, ответьте мне: если отбросить аполитичность минского союза приказчиков и революционность сморгонского союза кожевников, – что останется? Правильно: общий опыт профессиональной организации и совместной защиты рабочих прав.

Действие и противодействие

С одобрения Васильева ферейн начал собирать среди приказчиков подписи под прошением к губернатору. Суть его заключалась в издании постановления о закрытии торговых заведений в 9 часов вечера. До получения же ответа ферейн явочным порядком сократил торговый день, приказав служащим в 9 часов уходить из магазинов и лавок.

Но независимцы не питали иллюзий относительно губернских властей. В выпущенной ЕНРП прокламации (июнь 1902) говорилось, что виленский губернатор издал такое постановление лишь после долгой борьбы самих приказчиков. «То же самое может случиться и в Минске, и наполовину уже выполненная работа может тогда увенчаться соответствующим постановлением губернатора. Правда, это постановление тогда почтут лишним, но НИКОГДА НЕ МЕШАЕТ ИМЕТЬ РАЗРЕШЕНИЕ СВЫШЕ НА ДЕЛО ДЛЯ НАС ПОЛЕЗНОЕ. А потому стачки и ещё раз стачки,» – призывали независимцы.

И Минск сотрясали новые конфликты.

Всё это продолжалось до тех пор, пока новый минский губернатор, граф А.А.Мусин-Пушкин, недовольный ростом влияния жандармерии в Минске и непочтительностью независимцев, не издал ЗАПРЕЩЕНИЕ закрывать лавки в 9 часов, а на Васильева, вслед за фабрикантами, написал жалобу в Петербург[44].

Так хозяева нашли себе покровителя. Теперь независимцев за стачки стали сажать в полицейский участок, что поубавило привлекательность ферейна в глазах многих.

Причины угасания

Применённые ферейном принципы и приёмы: 1) связка оргкомитет-совет, 2) жёсткое руководство ходом конфликта, 3) регулирование рынка труда, 4) листовочная война, а также 5) институт профорганизаторов – напоминали работу цеховых союзов, входивших в Американскую федерацию труда. Всё это было вполне грамотно и упадком организации не грозило.

Кроме того, централизация и царившие в ферейне стачечные настроения вполне соответствовали еврейскому духу (привычка к кагальной системе управления и боевой опыт хевр подмастерьев).

Но сотрудничество с жандармами, которых независимцы считали обычными государственными чиновниками, вроде фабричных или учебных инспекторов, с точки зрения еврейского общества было совершенно неприемлемым. Между тем, ферейн пользовался не только информационной и лоббистской, но и третейской поддержкой Жандармского управления. Подобная тактика шла вразрез с иудейскими традициями, согласно которым конфликт между евреями[45] разрешался бесдином – судом, состоящим из наиболее уважаемых раввинов.

В результате к врагам ферейна (Бунд, мастера цехов, промышленники и торговцы, губернские власти) присоединились все талмудические авторитеты еврейской общины Минска.

Начались неудачи. Хозяева в стачках помогали друг другу. Клубы так и не добились официальной регистрации. Получая помощь из других мест, вновь стали набирать силу бундовцы. Возможно, из-за бойкота стали распадаться независимские артели. Когда же летом 1903 года из далёкой столицы сообщили, что карьере Зубатова пришёл конец, дело стало совсем плохо. Независимцы заявили о прекращении своей легальной политической деятельности.

В области профдвижения потеряно было очень многое, но не всё. На смену неофициальному ферейну явилось зарегистрированное Общество взаимного вспомоществования рабочих и работниц, устав которого независимцы предусмотрительно отослали в Питер задолго до своего роспуска. Новая организация могла объединять всех ремесленников и артельщиков Минска и, по уставу, имела право устроить кассу с пособиями, медпомощь, бюро занятости, артельные мастерские, библиотеку с читальней, публичные чтения, семейные вечера и спектакли. Но всё это, конечно, не могло восполнить потери ферейна, когда-то так лихо расправлявшегося с антирабочими хозяевами…

Минская же группа индивидуальных членов ЕНРП ударилась в сионизм и ушла в подполье, что позволило ей пережить первую Революцию[46].

Так в Минске окончился уникальный лейбористский эксперимент (то есть попытка соединить партийную и союзную деятельность). Но, конечно, не рабочее движение, хоть наши историки, с лёгкой руки Зубатова, и поныне твердят о его «прекращении»[47].

*     *     *

Профорганизатор

Уже в 1901 году независимцы начали агитацию в других городах: Бобруйске, Вильно, Екатеринославе, Елизаветграде, Николаеве, Херсоне. Работали они и в Одессе, но не могли закрепиться из-за плохой постановки работы и травли со стороны социалистов. Но вот летом 1902 года приехал из Минска эмиссар ЕНРП Юдель Волин.

Первым делом он легализовался: посетил исправлявшего должность градоначальника В.П.Старкова и полицмейстера генерала Бессонова, которым сообщил о цели приезда (создание рабочих союзов) и передал фамилии и адреса активистов партии в городе. Старков обещал помощь, Бессонов обещал не тревожить.

Далее, вместо бесполезной грызни с революционерами и «безалаберной и бессистемной агитации» всех и никого, он наплевал на теорию, подошёл к делу практически и скоро переманил на свою сторону пару десятков… «вполне партийных хлопцев из революционеров». Создав из них Независимую рабочую группу, Волин взялся за обработку только одного ремесла– маляров.

Уже в сентябре удалось учредить их профсоюз[48]. Действуя так и дальше – ПО НАПРАВЛЕНИЯМ, независимцы скоро добились серьёзных успехов.

Из листовки Независимой рабочей группы города Одессы от 10 августа 1902 года[49]: «Союз необходим нам для того, чтобы наши хозяева – наниматели не могли за бесценок приобретать наш труд, не могли выжимать из нас последние соки; союз нам необходим, чтобы добиться человеческих условий труда, то есть более короткого рабочего дня, справедливой заработной платы, чистых и здоровых мастерских, хорошего к себе отношения со стороны хозяев, мастеров, надсмотрщиков, даже уважения к себе. Союз нам нужен для того, чтобы в случае безработицы или болезни мы не были брошены на произвол судьбы […] чтобы вылезть из тьмы и невежества. Много у нас друзей и советчиков. Разные партии издавна собираются нас организовать, но нет у нас до сих пор ни одной рабочей организации. Те партии стремятся к мировому перевороту […] те партии не имеют ни времени, ни возможности достаточно внимательно следить за нашими специальными рабочими интересами. Могут ли они привлечь всю рабочую массу, которая никаких переворотов не желает, а хочет только улучшить свою жизнь? […] Всецело предаться нашим интересам, объединить широко и мощно рабочую массу могут только ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ РАБОЧИЕ СОЮЗЫ».

Почти как в Минске

Уже в начале 1903 года в Одессе существовали независимые союзы машиностроителей, жестянщиков, каретников. «Позже, – вспоминал Волин, – мы начали организовывать матросов, наконец, портовых рабочих и пекарей; [они] приходили прямо с работы – с тряпьём под мышкой, с бутылкой в кармане, иногда нетрезвые». После приезда в январе Шаевича деятельность независимцев достигла наивысшего размаха. Был создан общегородской Независимый рабочий комитет, направлявший деятельность всех союзов и разместившийся на рабочей Пересыпи.

На собрания стали приходить отовсюду: с заводов Беллино-Фендриха, Гена, РОПиТа, из Эллинга, железнодорожных мастерских. Появились кирпичники, маслобои, кожевники, трамвайщики. И всё это на фоне многочисленных стачек, становившихся всё более дерзкими и агрессивными. В общем, пользуясь поддержкой начальника Розыскного отделения, жандармского ротмистра Н.Васильева[50], независимцы развернулись в Одессе во всю ширь. Совсем как в Минске.

Впрочем, были две одесских особенности:

1. независимые союзы состояли почти исключительно из славян[51]. Евреи в них не шли – усилиями революционеров и кагала;
2. городские власти независимцам не препятствовали (безуспешно сопротивлялся только старший фабричный инспектор)[52].

Бойкот

В апреле 1903 года на маленькую консервную фабрику Соколовского (10 рабочих) пытался наняться один паяльщик. Но не был принят за ненадобностью. Уходя, он сказал, что никто на фабрику больше не пойдёт. И действительно, когда хозяин объявил дополнительный набор, паяльщики все как один идти к нему отказались, несмотря на высокий заработок[53]. На расспросы же отвечали, что Союз машиностроительных и механических рабочих объявил фабрику Соколовского под бойкотом. Нарушителям грозило обливание серной кислотой…[54]

Что ж, в те годы в Европе и особенно в Америке со штрейкбрехерами нередко обходились так же.

 Кнутом и пряником

Во время затянувшейся стачки на заводе Рестеля, который уволил члена Союза, кузнеца Драгомирецкого, а потом и вовсе объявил рабочим локаут, независимцы прилагали немало усилий, чтобы она не сорвалась.

Стачечники, которым «очень аккуратно выдавались пособия»[55] из кассы Союза, дежурили у завода, перехватывали шедших к Рестелю наниматься, приводили их в помещение Союза, кормили и давали по 20 копеек, уговаривая не поступать на завод.

На тех же, кого уговоры не убеждали, управа была суровая. 16 мая на возвращавшихся с завода 40 стачколомов напала толпа из 300 человек и избила их так, что некоторых пришлось госпитализировать.

В дело вмешалась полиция, независимцев за преследование штрейкбрехеров стали сажать в кутузку. Касса окончательно истощилась, Комитет независимых признал поражение и предложил рабочим искать новые места[56].

Из извещения Союза машиностроительных и механических рабочих от 24 апреля 1903 года о ходе стачки на заводе Рестеля[57]: «Посмотрите, как ни один человек не осмеливается идти на место забастовщиков. Это говорит в рабочих живое сочувствие к их борющимся собратьям, и мы можем быть уверены, что до конца забастовки не найдётся такого негодяя, который осмелится пойти на место забастовщиков, а если найдётся – горе ему… Всеобщее презрение, вечное проклятие будет сопровождать его до могилы».

Большего хотим!

Стачку в железнодорожных мастерских Большого вокзала (свыше 2 тысяч рабочих) независимцы и эсдеки устроили вместе. Первые её начали, вторые сагитировали на забастовку весь вокзал. Но когда дошло до обсуждения ситуации на общем собрании, заклятые друзья столкнулись. Независимцы говорили о требованиях (уменьшить рабочий день на 1 час, вернуть уволенных, повысить расценки и прочее), эсдеки – о политике и классовой борьбе. Озабоченные провалом стачки в случае её политизации, независимцы[58] устроили обструкцию с.-д. ораторам и настолько овладели общим настроением, что кружковцы-рабочие отказались распространять на вокзале прокламацию Одесского комитета РСДРП.

В результате уже на третий день стачки (3 июля) начальник Юго-Западных железных дорог К.С. Немешаев выступил перед рабочими и обещал удовлетворить ряд требований, что по инициативе независимцев было встречено криками ура. С обеда все приступили к работе.

Но устроила независимская победа не всех. Скоро по рукам пошёл рукописный листок: «Долой обман, долой мелкие требования, хотим большего»[59]. Вот когда эсдеки почуяли, что близится ИХ время.

Дожать до победы

В Одессе начинались настоящие классовые битвы.

С объявления 4 июля Союзом моряков стачки в порту, его глава, пароходный лакей Иван Жимоедов был всё время с товарищами. «При каждом скоплении чернорабочих, – доносил о нём портовый надзиратель,– как в порту, так и на улице, не имея ничего с ними общего и не будучи их доверенным, [Жимоедов] выступал защитником предъявленных ими требований, при чём защита состояла в том, что он являлся в конторы пароходств с требованием исполнить те условия, которые требуют рабочие, в противном случае [союз] не допустит рабочих к работам… Находясь во главе забастовавших матросов и кочегаров, [он] являлся на те пароходы, на которых не принимали участия в забастовке матросы и кочегары, с требованием немедленно оставить пароходы, ибо в противном случае, то есть неподчинения требованиям забастовавших, их ожидает месть товарищей».

Разогретые решимостью своего вожака, портовики скоро стали кулаками уговаривать тех, кто не расслышал призывов Жимоедова. Введённые в порт войска вынуждены были караулить вооружённых дубьём стачечников, чтобы те не прорвались к штрейкбрехерам. Побоища, к счастью, не получилось. Зато вышло форменное стояние на реке Угре.

Комитет независимых пытался срочно остудить разбушевавшихся жимоедовцев, тем более, что среди них уже велась широкая с.-д. агитация и появились красные флаги. Но было поздно. Однажды в порт «прискакал» Шаевич и держал речь:

– Есть два пути: первый – прошибать стенку лбом и второй – сверлить её понемногу. Какой путь вы избираете?

– Стенку лбом! – загудела толпа…

Тут уж, на могучих пролетарских плечах, независимской голове было не усидеть. Вскоре после этого конфуза, говорили, на дверях Комитета независимых появилась записка, что Шаевич заболел.

Эта стачка встревожила даже центральные власти. Как-никак, через Одессу шла на экспорт четверть всего русского хлеба. Может быть, поэтому забастовка закончилась к 17-му июля полной победой: рабочий день был сокращён на полтора часа, а подённая плата, например, грузчикам – увеличена в 1,5-2 раза[60].

Как оказалось, события в порту были лишь прелюдией к НАСТОЯЩИМ СОБЫТИЯМ.

Кошки с собаками

По примеру портовиков, а также под влиянием агитации независимцев и эсдеков стали объявлять забастовки и некоторые заводы. Бастующие договорились собраться утром 17-го июля в Рубовом саду.

В 6 часов утра в саду появились первые группы рабочих. Сломав ворота и выгнав для начала всех работавших с завода Бродского, толпа сплотилась вокруг с.-д. ораторов, которые пришли раньше независимцев и теперь беспрепятственно говорили свои светлые речи, а потом пробовали раскачать всех на пение революционных песен. Но тут подошли толпы независимцев и криками «не надо нам политики!» расстроили весь праздник. Объяснив, что пора выработать и согласовать требования, независимцы предложили рабочим разбиться по производствам и ремеслам.

Однако, едва рассортировались и приступили к делу, как представитель Одесского комитета РСДРП принялся сбивать всех в кучу. В конце концов ему это удалось, и он произнес дельную речь, формулируя единые экономические требования[61], причём после каждого пункта спрашивал: «это надо?» – «Надо!» – неслось в ответ.

Тут в центр толпы прорвались независимцы. Не разобравшись что к чему, они закричали «долой политику!», пытаясь выставить своего оратора. Но эсдеки сорвали и его выступление. Потом вообще начались лай и шипение: с одной стороны неслось «долой социал-демократов!», с другой – «долой независимых!».

Видя бестолковость собрания, некоторые побрели домой пить чай. Остальные – плюнули на требования и, возглавляемые эсдеками, грозной толпой двинулись в город. Снимать с работ товарищей.

А независимцы собрали выборных от заводов в своём Комитете и требования всё-таки составили. Относительно дезорганизаторов-эсдеков некоторые из них говорили: «назавтра мы запасемся ножами»[62].

Назавтра число забастовщиков выросло до 50 тысяч, эмоции дошли до точки кипения. Ни кулаки, ни ножи спасти престиж независимцев уже не могли. Эсдеки ликовали – да здравствует стихия Революции! Возможность ПЛАНОМЕРНОГО и ОРГАНИЗОВАННОГО проведения стачки (а заодно и победы) была упущена.

Одесские снятия

С 16 июля в Одессе начались беспорядки, именуемые снятиями с работ. Сопровождаемые группами зевак стачечники с криками и песнями шатались по улицам, ломились в ворота промышленных и двери торговых заведений, повергая в истерику работавших там женщин и детей. Заводы забрасывались камнями, рабочих, приказчиков и официантов угрозами и побоями заставляли присоединяться к толпе. Из трактиров и ресторанов бесцеремонно выгонялась публика, причём упиравшимся запросто могли сдвинуть челюсть. Одинокие полицейские сопровождали толпы и, будучи не в силах остановить бесчинства, уговаривали хозяев и упорствующих подчиниться требованиям толпы во избежание пролития крови. Вконец осмелев, бастующие стали задерживать поезда. А электростанцию взяли штурмом, покалечив камнями 5 солдат – в ответ было сделано пять же выстрелов в воздух.

Естественно, в Петербурге не могли спокойно смотреть, как зубатовский эксперимент погружает в хаос третий по величине город Империи. В Одессу были введены войска, имевшие несколько столкновений с рабочими и босяками. Солдаты охраняли пароходы, конные трамваи и поезда. Шаевича и ряд независимцев с эсдеками изъяли из обращения.

Постепенно стихия стала возвращаться в берега. К 22 июля заводы уже возобновили работы. Почти нигде требования выполнены не были.

После этих бурных событий независимцы в Одессе выжили[63], но легально работать дальше не могли[64].

*     *     *

Куда податься?

Читателю, вероятно, будет интересно узнать, куда мог податься деятельный питерский мастеровой, начитавшийся литературы о европейских профсоюзах. Выбор, не слишком великий, всё-таки был.

В 1899 году группой рабочих было учреждено Санкт-Петербургское общество взаимного вспоможения работающих на механических заводахс ядром в Экспедиции заготовления государственных бумаг[65]. При довольно высоком членском взносе: от 40 копеек до рубля двадцати в месяц, в нём состояло несколько сот человек. Функции его были довольно ограниченными: больничные пособия, свой врач, помощь в «приискании занятий». Поэтому, когда в Питере появились эмиссары Совета рабочих Москвы, часть руководителей общества (С.А.Горшков, бывший социал-демократ В.И.Пикунов, будущий гапоновец С.Кладовиков и другие) от него отошла и, вместе с зубатовцами, занялась созданием другой, более широкой и активной, организации.

При помощи москвичей (М.А.Афанасьев, Ф.А.Слепов, И.С.Соколов, Н.Т.Красивский) новый союз был осенью 1902-го открыт, а через несколько месяцев зарегистрирован как ОВП рабочих механического производства города Санкт-Петербурга. Оно собиралось в Обществе трезвости в Ломанском переулке. Пользовалось поддержкой Зубатова и, в силу последовавшей вскоре, в 1903 году, его отставки и ссылки, широко развернуться не смогло.

Вскоре литейщик Михаил Андреевич Ушаков[66], недовольный влиянием интеллигенции на рабочих в существующих организациях, создал собственное общество, под названием, почти идентичным первым двум: ОВП рабочих санкт-петербургского механического производства. В него сразу же вступили три сотни человек; вожаки: Гринюк, будущий основатель Рабочей партии 17 октября Павлов, Прочер и другие. В высших сферах ушаковцам покровительствовали фабричный инспектор В.П.Литвинов-Фалинский, управляющий Государственным банком Э.Д.Плеске и председатель Комитета министров С.Ю.Витте. В первую Революцию общество многократно разрослось, резко качнулось от монархизма влево, но осталось на прежних антиинтеллигентских позициях[67].

Существовали также вспомогательные кассы у наборщиков, ремесленников, электротехников, золото-серебряников, похоронная касса у печатников, полуподпольные союзы вязальщиков, ремесленников, грузчиков. На десятках столичных предприятий, от какой-нибудь типографии Голике до огромных заводов вроде Ижорских, работали локальные кассы, товарищества, советы старост.

Итак, господин мастеровой, тоскуешь по профессиональной самодеятельности? Наведи справки в одном из рабочих городских обществ, устраивайся на заинтересовавший тебя завод и – проявляй активность, сколько влезет. И на заводе, и в городе.

Тайное и явное

Но самым популярным было, конечно, молодое Собрание русских фабрично-заводских рабочих города Петербурга, организованное учеником Зубатова, священником церкви при Петербургской пересыльной тюрьме Георгием Аполлоновичем Гапоном и группой его единомышленников во главе с Алексеем Егоровичем Карелиным.

Оно возникло в феврале 1904 года из рабочей чайной и в считанные месяцы, при содействии питерского градоначальника, генерал-адъютанта И.А. Фуллона, раскинулось на весь город и часть окраин. К январю 1905-го было организовано уже 11 районных отделов (с числом рабочих до 2000 в каждом) с собственными помещениями, готовился к открытию 12-й, Сестрорецкий отдел; налажены регулярные сборы членских взносов, выдача пособий больничных и по безработице, собрания и вечера; выстроена пирамида управления (Гапон – Правление Собрания – председатели и заместители отделов – районные собрания); работали каналы отношений с властями, фабрикантами и революционерами.

Собрание имело две программы: легальную и тайную. Первая, широко провозглашённая, ставила цели просвещения, взаимопомощи и повышения общественной активности рабочих. Вторая, изложенная Гапоном весной 1904 года узкому кружку карелинцев, заключалась в перспективах разрастания Собрания на всю Россию и выдвижении им ряда требований к Правительству. «Может быть вспышка всеобщая, экономическая, – говорил он, – а мы предъявим требования ПОЛИТИЧЕСКИЕ». Собственно, на том небольшом совещании был предложен костяк общеизвестной петиции, с которой рабочие пошли в январе 1905 года к Зимнему дворцу. При этом Гапон советовал исподволь и постепенно готовить рабочих:

– Распространяйте эти мысли, стремитесь к завоеванию этих требований, но не говорите, откуда они.

Что важней

Вот почему вихрь, закрученный Гапоном вокруг идеи Собрания, затянул не только массу монархически настроенных и аполитичных, но и ряд партийных рабочих. Так, казначей центрального Правления Собрания Карелин был большевиком, секретарь Д.В.Кузин – меньшевиком, а председатель Коломенского отдела И.М.Харитонов – эсером. Любопытно, что Гапон своих связей с градоначальником и Охранным отделением не скрывал[68]: все или, по крайней мере, большинство окружавших его рабочих-руководителей понимали, что контакты эти – В ИНТЕРЕСАХ ДЕЛА. Идея Собрания была, по словам Карелина, столь важная и «чистая», что, когда социал-демократы стали его травить как зубатовца, Карелин с ними порвал.

Итак Собрание было внепартийным. Рабочие ощущали себя здесь не разделёнными на склочные грызущиеся группировки, а собранными для общего дела. Что может быть важней для профсоюза?

Клад и кладоискатель

О руководителе многое можно сказать по тому, каких он набрал сотрудников.

Гапон, например, был озабочен поисками авторитетного и грамотного рабочего на место председателя задуманного 7-го (Невского) отдела своего Собрания. Наконец, прослышал о Николае Петрове, связанном с эсдеками слесаре Семянниковского завода, который как раз недавно ходил в Министерство внутренних дел с жалобой на администрацию. Гапон отправил к нему на переговоры секретаря Кузина. Но Петров наговорил тому резкостей (вы зубатовцы и прочее) и пожелал прежде познакомиться с Гапоном. Тот приехал и стал убеждать примерно так:

– Вы не бойтесь, возьмитесь за это дело и будьте здесь хозяином, ПОЛНЫМ ХОЗЯИНОМ, ведите всё так, как сумеете. Поверьте мне, я Вас не обману, это дело великое и честное.

После долгих уговоров Петров, наконец, согласился и возглавил организуемый отдел. Он действительно оказался предприимчивым и уважаемым в своей среде человеком: быстро наладил работу отдела и в течение трёх недель после его открытия записал в члены Собрания сотню товарищей. Ещё через неделю, уже в январе Пятого года, когда понадобилось поддержать путиловцев, Петров смог остановить громадный Семянниковский завод, за которым встали и остальные предприятия района[69].

Вот каким кладом оказался слесарь Петров. Американские профсоюзники тактику Гапона – не жалея сил, привлекать одного, но такого, за которым потянутся сотни – американцы назвали бы опорой на лидеров, или на ключевые фигуры. Они учат этому профорганизаторов в университете Джорджа Мини.

Автор и его детище

При столь смелом подборе руководителей в Правлении бурно растущей организации скоро сформировалась оппозиция, иногда при голосовании даже получавшая большинство. Но Гапон знал, каким колоссальным авторитетом он обладает среди рядовых рабочих, чувствовал их настроения и поддержку, а потому вёл себя смело и дерзко. «Хотя вас и большинство, – говорил он, проиграв иное важное голосование, – но я не желаю этого и не позволю, потому что всё это СОЗДАНО МНОЮ. Я практический человек и знаю больше вас, а вы фантазеры».

И оппозиция отступала.

А когда на расширенном собрании 28 декабря 1904 года огромным большинством голосов весь актив Гапона заставил его пойти на стачку и подачу петиции, он завещал в случае ареста избрать на его место рабочих И.В.Васильева или Н.М.Варнашова. В ответ посыпались протесты, но Гапон вдруг вновь стал неумолим:

– Я ТРЕБУЮ этого, это мое ДЕТИЩЕ, и вы должны сделать то, что я говорю[70].

Интересно, что и сегодня ряд новых профсоюзов, больших и малых, возглавляют вот такие же гапоны с диктаторскими замашками. Как говаривал один из них своей оппозиции:

– Я АВТОР профсоюза и за все неудачи и поражения Я буду нести ответственность. Поэтому один мой голос весит больше всех ваших.

Впрочем, надо признать, что иногда эти авторы сочиняют сильные сюжеты и выводят неплохих персонажей.

Собственник

На открытии Коломенского отдела Собрания побывал градоначальник Фулон. Рабочие кричали ему ура и даже немного его покачали. Едва золотопогонный герой дня уехал, Гапон заявил последователям, что его радость омрачилась когда он увидел, как рабочие унижаются перед каким-то генералом. Ведь Фулон для вас, говорил Гапон, палец о палец не ударил и не ударит[71]!

Это была неправда. Просто пастух ревновал СВОЮ паству.

Из воспоминаний рабочего-меньшевика о гапоновском Собрании[72]: «До того времени я не верил ни в какие легальные союзы, да это и понятно при тогдашних условиях режима. А тут вдруг мы, рабочие, собираемся по 300-400 человек и более, говорим, читаем всевозможные вещи, всё открыто, без страха. И ещё поражало то, что придёт случайно околодочный во время собрания и председатель ему преспокойно скажет: «пожалуйста, уйдите», и тот, с повинной головой, уходит восвояси. Гапон же прямо говорил: «гоните их [то есть полицейских] вон». Предоставлялась полная свобода собраний, свобода слова».

Иудей к попу пришёл

Рабочий Невского завода Гаммер хотел вступить в члены Собрания. Пришёл в помещение отдела. Запись вёл сам Гапон и уже было записал его в приёмную тетрадь. Но узнав, что Гаммер – иудейского вероисповедания… тут же вычеркнул. Дело в том, что, по Уставу Собрания, его членами могли быть только православные[73].

Конечно, для профессионального общества такие ограничения сегодня будут неуместны. Но в той России – подобное редкостью не было. Достаточно вспомнить хотя бы одесское общество приказчиков, состоявшее исключительно из иудеев, или еврейскийСоюз щетинщиков. Или ремесленные кассы и общества Лифляндии: часть их была немецкими, часть латышскими, часть – русскими. Или – херсонское общество служащих-христиан «Труд».

Впрочем, участвовать в жизни Собрания мог и иудей. Если только Талмуд дома оставит.

Из воспоминаний рабочего-большевика о гапоновском Собрании[74]: «Дело было чистое. Никто за всё время не был арестован, хотя говорили открыто и очень резко, в том числе и порой социалисты».

Праздничный набор

В области отдыха и развлечений Собрание было нацелено на организацию ёлок и танцевальных вечеров, посещения театров, экскурсии по музеям, праздничные подарки, уличных клоунов и факиров. Имелись свои лекторы, свои священники, но не было своих артистов. До поры до времени.

ОПЕРНОГО ПЕВЦА Ивана Ильича Павлова привлёк к Собранию печатник Карелин: их жёны были приятельницами. Павлов придерживался левых взглядов и поначалу опасался: «как я пойду к рабочим, да притом к зубатовцам, ещё арестуют». Потом он сам стал убеждённым гапоновцем и приглашал других артистов и певцов в созданную им музыкальную часть.

Так в Собрании была поставлена клубная работа.

Как готовить революцию

Координировалась работа Собрания следующим образом.

Правление, а также председатели районных отделов, именуемые все вместе штабными, собирались по субботам в Выборгском отделе либо на квартире Гапона. Читали нелегальщину и тут же её обсуждали. Определяли линию поведения на ближайшую неделю. Совещались о том, что читать на воскресных собраниях в отделах, о чём говорить с рабочими после лекций. При этом центр тяжести постепенно переносился с культурничества и просветительства на политику.

Осенью в отделах читали уже только газеты, обсуждали только политические вопросы и петиции с пожеланиями реформ, направляемые правительству и Царю объединениями и собраниями различных общественных и профессиональных групп.

Время шло, Собрание росло, рабочие смелели, у штабных началось головокружение от успехов. Наконец, в конце ноября им показалось, что уже можно показать себя всему обществу, продемонстрировать силу организованного пролетариата. И они навалились на Гапона с требованием начать подготовку стачки и петиции к Царю[75].

 Идти к Царю

Мысль идти с петицией к Царю принадлежала самому Гапону. Он высказал её ещё весной, имея ввиду удобные обстоятельства и подходящую «психологию момента». Депутация прямо к Царю, подкрепленная организованными и подготовленными массами рабочих – акция для России БЕСПРЕЦЕДЕНТНАЯ и при определённых условиях, кто знает? – действительно могла бы многого достичь.

Но теперь Гапон отнёсся к собственной идее отрицательно. Воодушевлённое брожением в рабочей среде столицы, банкетной кампанией интеллигенции и чиновничества, а также не вполне доверяя своему лидеру, большинство штабных резко настаивало на том, что именно теперь наступил момент, предсказанный Гапоном, когда пролетариат должен выступить во всеоружии своих требований, хотя бы в форме непосредственного обращения к Царю. И что это должно совершиться теперь или никогда.

Начались горячие споры. Раз за разом теряя голоса сторонников, Гапон прибегал ко всевозможным ухищрениям и подтасовкам (мой голос равен двум и тому подобное), злился, но не сдавался[76].

Почему упирался Гапон

Почему же Гапон так упорно сопротивлялся немедленному претворению в жизнь собственной идеи?

Во-первых, он чувствовал, что дела на фронте ещё не совсем плохи, экономические трудности не слишком велики, а кампания оппозиционных банкетов и петиций недостаточно раскачала образованные слои общества.

Во-вторых, организационный период для Собрания далеко не закончился.

В-третьих, бунт штабных нарушал все планы. Дело в том, что Гапон приступил к созданию сети торговых предприятий, которые в перспективе должны были раскинуться по городам и сёлам необъятной матушки-России. Уже была достигнута договорённость с неким купцом М-вым на следующих условиях:

• оборотный капитал М-ва,
• права и крыша Собрания,
• контроль Собрания за всей деятельностью фирмы,
• на всех должностях – люди Собрания,
• Собрание получает 12% годовых с оборота,
• члены Собрания приобретают товары только в его лавках.

Товары должны были поступать из провинции, в Центральный склад на Обводном канале, который уже начал работать[77]. А затем:

• идти за границу;
• распределяться по районным отделам Собрания[78].

И вот, представьте себе: Гапон видит, что обстановка не созрела. Что огромные массы рабочих ещё разобщены и, за исключением одиночек, пока не имеют даже «понятия о политике». Он весь в идее потребительского кооператива, который в будущем противостоянии с властью станет материальной основой Собрания.

И тут ему, психологу и организатору, говорят: плюнь на обстановку, бросай всё и веди нас ко дворцу. То есть, сам суй голову в петлю!

Ну не глупцы ли?

Эта моська Тетявкин

К концу декабря в вагонной мастерской Путиловского завода сложилась напряжённая обстановка. Рабочие возмущались «увольнением» мастером А.Тетявкиным четырёх товарищей, членов Собрания. Объясню, почему слово увольнение я взял в кавычки.

Первого из четвёрки, Фёдорова ещё в ноябре Тетявкин представил к расчёту, согласно фабричному закону, с уведомлением за 2 недели[79], но через неделю появился срочный заказ, и Фёдорова оставили на заводе. Хоть мастер и ворчал, что «только до Нового года», но уведомление было аннулировано, и уволить опять могли лишь после новой 2-недельной процедуры. Тем не менее, Фёдоров неоднократно высказывал опасение, что после 1 января будет уволен.

Второй, Сергунин, был уволен 4 декабря формально за систематическое невыполнение нормы, на самом же деле Тетявкин решил его с завода выжить и специально давал ему плохой материал на обработку. Заведующему отделом жалоб на заводе Иогансону Сергунин заявил, что будет просить через Собрание об увольнении Тетявкина градоначальником. Видимо, он действительно поднял этот вопрос в Нарвском отделе, и там стали собирать компромат на Тетявкина. Последний не заставил себя долго ждать.

20 декабря он обидел Уколова, назначив ему расчёт за прогул, но когда тот «упал на колени», то Тетявкин расчёт аннулировал, взяв у бедняги незаконную расписку, что он больше не будет пьянствовать.

Наконец, гапоновец Субботин после получки не вышел в воскресенье на сверхурочные работы, прогулял понедельник, утром во вторник (28 декабря) отправлен Тетявкиным к доктору «по пьяному делу», как было записано в карточке больного. Доктор дал ему какое-то лекарство, но не освобождение по болезни. Думая, что получается таким образом 3 дня прогула, за что по закону следовало увольнение[80], Субботин больше на завод не пошёл. Но пожаловался в свой отдел[81].

Это было последней каплей. Нарвский отдел Собрания решить ОТВЕТИТЬ на агрессивное тявканье мелкого служки капитала.

Повод

Тем же вечером, 28 декабря в Василеостровском отделе (на 4-й линии) по инициативе штабных, которые до сих пор безуспешно пытались сломить сопротивление Гапона немедленной стачке, произошло экстренное расширенное собрание гапоновского актива. На нём присутствовали члены Правления, по 20 человек от 11-ти отделов, а также представители от эсеров и эсдеков – всего 280 (по другому свидетельству, 350) человек.

Когда собравшиеся услышали от представителей Нарвского отдела о деяниях Тетявкина, который действительно неоднократно выказывал к Собранию личную неприязнь[82], то учли и слухи, что в середине декабря директора крупнейших питерских заводов на частном совещании договорились всюду рассчитывать гапоновцев. Кампания увольнений началась, решили собравшиеся и единогласно поддержали мысль штабных, что пора ЗАЯВИТЬ О СЕБЕ.

Гапон ещё пытался всех отговорить, но на сей раз красноречие и напор не помогли. При голосовании он остался в одиночестве, рабочие высказались за подготовку стачки. Приняли решение отправить 3 депутации: к директору Путиловского завода С.И.Смирнову, старшему фабричному инспектору Петербургской губернии С.В.Чижову и градоначальнику Фулону с требованиями: ЧЕТЫРЁХ уволенных немедленно восстановить на работе, а мастера Тетявкина – уволить. В противном случае, говорилось в резолюции,«за дальнейшее спокойное течение жизни среди петербургских рабочих Собрание не отвечает».

Итак, ликуют штабные, повод найден. Решение принято вполне демократически. Организация действует как единое целое.

Уже потом, в ходе переговоров со Смирновым, выяснится, что на момент экстренного собрания был уволен ОДИН СЕРГУНИН. Ничего страшного, решили Гапон со-товарищи, изменим неправильное требование, но добавим к нему ещё… одиннадцать. Потому что маховик конфликта раскручен, и никакая сила его уже не остановит.

Вперёд батьки

2 января 1905 года функционер РСДРП Городского района большевик Мендель Явич с пятёркой товарищей пришёл в Нарвский отдел Собрания, где рабочие как раз обсуждали неудачный исход переговоров с дирекцией и фабричным инспектором. Настроение было повышенное, но не воинственное. После отчёта председатель отдела В.Иноземцев спросил собрание, надо ли и дальше поддерживать уволенных гапоновцев. Ответом было общее «да!». Тогда Иноземцев предложил утром спокойно, «без крика и шума», оставить работу и, собравшись у заводской конторы, потребовать от директора вернуть уволенных. Все согласились.

Тут попросил слова Явич. Рабочие решили послушать, что умного скажет социал-демократ. И Явич горячо разъяснил им, что надо выдвинуть политические требования, а к директору пойти с красными флагами. Его лишили слова. Но Явич не понял, что кукарекать не время, и стал сорить кругом прокламациями. Тогда его поколотили и выгнали. Решив не арестовывать, дабы избежать обвинений в самоуправстве[83].

Уже через неделю, после 9 января, востребованные рабочими явичи важно разглагольствовали перед ними: вот видите, мы были правы! по-нашему вышло!..

А профсоюзники ТЕРПЕТЬ НЕ МОГУТ партийцев именно за настырность, стремление обогнать события, нежелание прислушаться к людям и ситуации.

Узкий пункт

Советские авторы[84] любили повторять, что членство представителей администрации в легальных рабочих обществах лишало последние прАва называться профсоюзами, что полицейские уставы связывали рабочий протест по рукам и ногам. Но давайте прочтём отрывок из письма гапоновки Варвары Авчинниковой в газету «Русь», в защиту организованной Собранием стачки на Путиловском заводе:

«Директор завода говорит, что он вместе с Е.Е.Иогансоном записались в члены-соревнователи «Собрания», внеся каждый по 100 рублей. Прекрасно. Можно только приветствовать великодушие гг. [господ] С.Смирнова и Е.Иогансона. Но в качестве члена-соревнователя «Союза[85] фабрично-заводских рабочих» г[осподин] Смирнов, я думаю, прежде всего должен был бы ознакомиться с уставом «Собрания», один из пунктов которого – под литерою «Г» [на] стр[анице] 3 – гласит, что Собрание в числе прочих целей преследует «проявление членами Собрания САМОДЕЯТЕЛЬНОСТИ, СПОСОБСТВУЮЩЕЙ ЗАКОННОМУ УЛУЧШЕНИЮ УСЛОВИЙ ТРУДА И ЖИЗНИ РАБОЧИХ» […] Устав этот утверждён 15 февраля 1904 г. министерством внутренних дел»[86].

Итак, смущало ли гапоновцев членство директоров в Собрании? Нет. Может быть, сковывал узкий уставной пункт о самодеятельности? Наоборот. Именно под него и была подведена Путиловская стачка.

В трёх лицах

5 января, когда к стачке начали подключаться другие заводы, напуганная администрация Путиловского приняла большинство требований, в том числе ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЕ.

Тут бы руководителям движения остановиться. Они хотели заявить о себе? Вот она, громкая победа! Однако стихия была уже неуправляема. Путиловцы и гапоновский актив рвались в бой, и призыв Гапона к прекращению забастовки был бы воспринят как предательство. Выбирать не приходилось. Вождь решился на продолжение стачки.

Затем та же железная логика событий привела к пулям, арестам и закрытию Собрания. Потеряв 45 активистовубитыми и 200 уволенными, путиловцы возобновили работу на ПРЕЖНИХ условиях[87].

Гапоновцы и путиловцы стали одновременно и героями, и заложниками, и жертвами собственного сюжета.

Когда один в поле – воин

Стачку на Семянниковском заводе в поддержку Путиловского гапоновцы решили начать с пароходной мастерской[88], где их было больше всего. Договорились, что утром пароходники остановят мастерскую и затем, во главе с Петровым, пойдут снимать завод. Но дело пошло туго с самого начала.

Как позже вспоминал Петров, утром 5 января он пришёл в пароходную. К глубокому его удивлению, она полностью работала. С трудом разыскав своих товарищей, которые вдруг превратились в робких ягнят, Петров стал их стыдить, обвинил в трусости и напомнил о путиловцах. Он был убедителен яко лев рыкающий, и скоро небольшая группа человек в пять зашла с конца мастерской и принялась отводить людей от станков.

Но теперь столкнулись с новой проблемой. Рабочие НЕ ХОТЕЛИ бастовать. И смех и грех: кого заставишь бросить работу – одеваться не идёт; чуть не насильно всунешь его в пальто, так из мастерской не выгонишь. А некоторые постоят одевшись, и опять раздеваются. «Чувствовалось нехорошо, – вспоминал Петров, – слезы навертывались на глазах, присыхал язык к гортани от уговоров и убеждений».

Тогда он послал одного погасить свет, другого остановить паровую машину и дать звонок о прекращении работ. Наконец, с пронзительным свистом замерла машина, погасло освещение. «Этот-то мрак и поднял дух товарищей; послышались свистки, крик «бросай работу». Мастерская наполнилась говором. Тут зазвенел звонок о прекращении работы». Все вышли на двор.

Петров обратился к товарищам с речью, разделил их на группы и отправил по заводу. Дальше было легче, хотя и тут приходилось снимать по два раза: выгоняешь из мастерской с одного конца, а с другого назад забегают. Но когда сняли литейщиков, наступил перелом: гапоновский актив объединялся, общие ряды густели и веселели, сопротивление гасло, а всё ещё работавших «брал какой-то страх». В конце некоторые мастерские и вовсе вышли сами[89].

Так ОДИН ЧЕЛОВЕК ОСТАНОВИЛ ЗАВОД С ШЕСТЬЮ С ПОЛОВИНОЙ ТЫСЯЧАМИ РАБОЧИХ.

В снятии с работ мне, автору этих строк, довелось участвовать четырежды[90]. Подтверждаю: анатомию и психологию мероприятия Николай Петров описал честно и достоверно.

Страшно

Заскочив домой и в отдел, где поручил заместителям обсудить с рабочими проект петиции к царю, Петров тут же уехал известить Правление об успехе. Затем вместе с ним отправился на переговоры в дирекцию Путиловского завода, а потом в Нарвский отдел: с приветствием от имени бастующих семянниковцев. Путиловцы слушали его рассказ затаив дыхание, ведь от успеха общей стачки зависела их судьба.

Но забыл Петров, что ждут его в родном отделе. Там ещё утром собралась уйма народу, и обсуждение без властной руки никак не входило в деловое русло. Появились с.-д. ораторы, а с ними и альтернативный проект петиции. Потом потребовали перевыборов председателя собрания. Сперченко и другие помощники Петрова дважды бегали к нему домой, в конце концов в отдел явилась его жена и заверила, что Петров не уклоняется, что он скоро приедет.

Однако время шло, а его всё не было. Людей обуревали страх, неизвестность и отчаяние. Поднялся свист, крики, призывы разгромить весь отдел. Началась перебранка, потом потасовка, двоих уже ранили ножом…

Тут в 8 вечера часов приехал Петров. И своих малых детей с большими кулаками разнял и утихомирил[91].

Все успокоились, ведь вожак всё знает, всё устроит. И он же – за всё в ответе.

От малого к большому

Вот как 7-й гапоновский отдел обслуживал забастовку за Невской заставой с 5-го по 12-е января.

Образовали стачком для связи с другими районами и собственными предприятиями. Помещение Отдела, при 6-ти дежурных, постоянно держали открытым, дабы здесь всегда можно было собраться, а то и заночевать. В дневное время суток вели непрерывное общее собрание, что позволяло регулярно заслушивать сообщения с мест, тут же реагировать на события, а желающих – сразу принимать в организацию. Любопытно, что собрание кворума не имело, постоянно менялось по составу, но общая деятельность его, направляемая одними и теми же вожаками и отражавшая общее настроение, была последовательной и правильной.

Учитывая, что рабочие бюджеты после праздников истощились, а стачка может затянуться, создали фонд помощи бастующим, который пополнялся доходом от специальных сборов, а с 6-го числа – и от благотворительных вечеров (танцы с буфетом и прочее). Создали продовольственные комиссии для выдачи беднейшим съестных припасов – на 70 копеек в день на семейного рабочего – за счёт Собрания. При этом материальное положение каждого претендента проверялось членом комиссии, а затем у получателя отбиралась расписка, что при поправке финансового положения он обязуется возвратить ссуду.

Что касается политики, то тут поначалу следовали совету Гапона: прокламации «не читать и жечь, разбрасывателей гнать и никаких политических вопросов не затрагивать».

Однако по мере того, как общее настроение в деловой атмосфере становилось более уверенным и повышалось, председатель отдела Петров стал допускать в отдел революционеров. Предварительно предупреждая их, что особенно резко говорить ещё рано, что выступать надо полегче. Своими пылкими речами те разогревали аудиторию, не давая поддаться унынию или испугу, готовя почву для более решительных действий.

Но узко партийную агитацию, рабочих раздражавшую, революционерам проводить не давали. Так, один оратор крикнул:«Да здравствует РСДРП!». Петров тут же оборвал его: «Нет, не надо. Да здравствует весь рабочий союз, все партии!»

А вечером 7 января Гапон на квартире Петрова встретился с питерскими меньшевиками (большевики прийти отказались) и договорился с ними, что во время шествия 9 января «до тех пор, пока всё будет носить мирный характер, не вносить ничего революционного, то есть флагов, возгласов. Но как только начнут бить, – добавил он, – то всем развязываются руки»[92].

Признаюсь, иногда мною овладевает странное ощущение. Будто команда Гапона окончила крутую профсоюзную академию.

Кого обманывал Гапон?

Накануне 9-го января рабочие уже вполне сознавали всю опасность похода к Зимнему дворцу и были готовы к жертвам.

Вот перед собранием рабочих выступает Гапон. Он говорит о возможности неуспеха, о том, что на пути ко дворцу подстерегают опасности, что Царь может отказаться принять и выслушать свой народ. «И тогда нет у нас Царя», – завершает он свою тревожную речь. «И ТОГДА НЕТ У НАС ЦАРЯ!» – могучим эхом откликается толпа. «Все умрём. – кричат голоса. – Клянёмся стоять все до одного. Батюшка, благословляем тебя на подвиг, веди нас!»

В Василеостровском отделе председатель К.Белов спрашивает: «А что, товарищи, если Государь нас не примет и не захочет прочесть нашу петицию, – чем мы ответим на это?» «НЕТ ТОГДА У НАС ЦАРЯ!» – раздаётся многоголосый крик.

В Невском отделе присутствовал корреспондент большевистской газеты «Вперёд». «Оратор-рабочий, – пишет он, – обращается всё с теми же вопросами: «Смеют ли полиция и солдаты не пускать нас, товарищи?» – «Не смеют!» – гремит ему в ответ гул 700 голосов. «Товарищи, – продолжает оратор. – Лучше умереть нам за наши требования, чем жить так, как жили до сих пор!» – «УМРЁМ несётся в ответ. «Все ли клянётесь умереть?» – «Клянёмся!» – «Кто клянётся, пусть поднимет руки». Сотни рук дружно подымаются в воздух. «Товарищи, а что тем, кто клянётся умереть сегодня, а завтра струсит и не пойдёт с нами?» – «ПРОКЛЯТИЕ», – гремит толпа».

Многочисленные очевидцы наблюдали кругом одну и ту же картину: рабочие в страшном возбуждении кричат: «Помрём на площади!» Многие плачут, топают ногами, стучат стульями, колотят кулаками в стены и, по православной традиции поднимая правую руку вверх, клянутся стоять до конца[93].

Пребывая в этом мистическом, пограничном состоянии, люди готовились к воскресному шествию как к смертельной битве: собираясь надеть белые нательные рубахи.

9-го января случилось то, чего надеялись избежать, но к чему были готовы. КОГО ЖЕ ОБМАНЫВАЛ И НА ЧТО ПРОВОЦИРОВАЛ ГАПОН?

Единым фронтом

Ранним утром 9 января рабочая колонна Александро-Невского района шла в центр Питера МОЛЧА. Чтобы не вносить раздоров, гапоновцы и с.-д. меньшевики договорились не петь ни патриотических, ни революционных песен. И не нести икон с хоругвями или красных флагов. Напрасно горстка большевиков остановила их у Семянниковского завода и пыталась накачать революционной фразой – толпа пошла дальше так же молча[94].

В отличие от партийной интеллигенции, рабочие умели отодвигать разногласия на второй план, если ближайшей цели легче было добиться сообща.

Если разобраться

Расстрел рабочих девятого января считают страшным преступлением царизма. Осмелюсь спросить: а вы когда-нибудь пытались поставить себя в той ситуации на место власти? Попробуйте. И сверху вам увидится вот что.

Страна ведёт войну. В столице начинаются массовые стачки, затронувшие в первую очередь предприятия, работающие на нужды фронта. При этом известно: с одной стороны, что японцы финансируют революционеров, а с другой – что во главе движения стоит священник-социалист. Стачки сопровождаются целым рядом преступных деяний: усилением антигосударственной и антивоенной агитации, насилиями над штрейкбрехерами и администрацией предприятий, порчей заводского, государственного и личного имущества. 6 января приехавший из загородной резиденции Император вместо праздничного артиллерийского салюта попадает под ОБСТРЕЛ боевой шрапнелью – только потом выяснили, что это случилось «по недосмотру». Но пока все говорят о покушении, ведь известно, что эсеры, возобновившие под Новый год свои теракты, наметили Государя в качестве ближайшей жертвы. Министр финансов В.Н.Коковцов предупреждает Николая Второго, что по примеру бакинской стачки[95] Питеру грозят беспорядки и погромы[96]. Наконец, заявлено, что девятого числа рабочие намерены прорваться с ПОЛИТИЧЕСКИМ УЛЬТИМАТУМОМ к царскому дворцу…

Что ещё надо для решительного отпора? Любой стОящий государственный деятель той эпохи устроил бы тут кровавую баню.

НО ГОРЕ МЕЧ ПОДНЯВШЕМУ!

Resume: Что такое зубатовщина

Как нетрудно убедиться, термин ЗУБАТОВЩИНА я понимаю в узком смысле, а именно: это движение лиц и организаций, так или иначе связанных с охранительной политикой чиновника Охранного отделения Департамента полиции С.В.Зубатова. Их объединяет уникальный опыт сотрудничества с органами правопорядка и госбезопасности в условиях недемократического государственного устройства. Любые доведённые до логического конца попытки расширить понятие зубатовщины привели бы нас к признанию, что зубатовскими надо считать ВСЕ легальные профессиональные общества в дореволюционной (и не только дореволюционной!) России и все попытки властей урегулировать их деятельность.

Почему я выделил зубатовцев в особый раздел? Ведь мог поместить рассказ об их минском ферейне в раздел о цехах, остальные же атомы – в раздел о КВП, ОВП и профсоюзах. Но уж больно хотелось показать, какой представляется зубатовщина мне как профсоюзнику. Дабы читатель смог оценить её значение для российского профессионального и рабочего движения. А вклад её был весОм.

Зубатовцы создали первые Советы профсоюзов (в коренной России в форме Совета рабочих, в зоне еврейского расселения в виде ферейна, в межнациональной Новороссии в виде Независимого рабочего комитета)[97], ввели институт профорганизаторов. В Минске организовали ЕНРП, фактически представлявшую собой лейбористскую партию; проверили в настоящем деле трудовой арбитраж. В Одессе – проводили бойкоты рабочих мест и пикетирование бастующих предприятий. В Питере – учились готовить и вести коллективную стачку по заранее разработанному плану. Опробовали силу петиционных кампаний и согласованных требований сразу на многих предприятиях. Показали, что серьёзное общественное значение любая профсоюзная акция приобретает, только если она проведена массово, с участием тысяч и десятков тысяч организованных работников. Иными словами, во многом зубатовцы были новаторами. Кроме того, в 1905 году зубатовцы возродили идею участия рабочих в прибылях, поддержали идею Рабочего съезда[98].

Их ПРОФСОЮЗЫ – именно таковыми по содержанию деятельности были зубатовские общества – вовлекли в профдвижение массу развитых рабочих (это признавала даже большевистская газета «Вперед»), которых не устраивали ни прежние общества взаимопомощи: за узость целей и преимущественно мирный характер, – ни подпольные кружки: за дух нетерпимости и оторванность от реальной жизни. Крупнейшие из них насчитывали:

• Собрание русских фабрично-заводских рабочих Г.А.Гапона (СПб) к январю 1905 года – по разным оценкам 6-10 тыс. чел.[99],
• ОВП и Потребительное общество механических рабочих М.А.Афанасьева – Ф.А.Слепова (М-ва) в 1901/02 годах – до 2000 чел.[100],
• независимые союзы в Одессе в апреле 1903 года – свыше 2000 чел.[101],
• организации независимцев в Минске в конце 1901 года – до 1500 чел.[102],
• ОВП ткачей Ф.И.Жилкина – И.И.Советова (М-ва) в 1903 году – свыше 800 чел.[103]
• Общее же число рабочих, прошедших через зубатовские организации, превышало, наверное, 30 тысяч человек.

Зубатовцы возвестили новый этап российского профдвижения, характеризуемый серьёзной активизацией и радикализацией легальных обществ. Потрясшие Юг России массовые стачки весны-лета 1903 года начались со Всеобщей одесской забастовки, организованной зубатовцами. Стачки января 1905 года начались в Санкт-Петербурге с подачи гапоновского Собрания. 10 января они перекинулись в Москву, и начали их опять-таки зубатовцы, из типографии Сытина. Так зубатовщина всколыхнула рабочую Россию.

Зубатовцы продемонстрировали, что социализм и профдвижение – вещи разные, с порою несовпадающими целями и задачами. Что лояльность к власти не лишает профессиональную организацию здорового боевого духа. Что сотрудничество с властями может дать очень серьёзные результаты. Но и что чрезмерные надежды на власть, зависимость от неё – для профсоюза вредны. Их уроки – и для нас ведь ценны.

Нам, профсоюзникам, учиться бы на их опыте. Да с БЛАГОДАРНОСТЬЮ.

А все прочие разговоры: допустимо ли (и когда допустимо) сотрудничество со спецслужбами в интересах государства? кем были вожаки зубатовцев: АГЕНТАМИ или АГЕНТАМИ ВЛИЯНИЯ охранки? продавался кому-то Гапон или вёл собственную игру как амбициозный общественный деятель? – все эти темы[104] оставим морализаторам.

---