Цель русского революционного движения, несмотря на всевозможные фазы в его развитии, несмотря на различные фракции, обособившиеся в нём, участникам этого движения казалась всегда ясной, общепонятной. Споры между революционерными фракциями почти не касались этой общепонятной цели движения, существа дела очевидного, как подразумевалось, для всякого. Споры происходили скорее относительно путей и средств к достижению одной, общей всем русским революционерам, цели.

Какая же это цель? Какое же это дело? – Конечно социалистическое дело! В России слово «революционер» - почти синоним слова «социалист». Русский революционер, таким образом, как бы рождён социалистом.

Русская социалдемократия, несмотря на свою «критическую» точку зрения в отношении к различным фазам «первоначального социализма», несмотря на провозглашённую ею классовую борьбу в России, нисколько в данном отношении дела не переменила. // (с. 266)

В противоположность всем предшествовавшим революционным течениям, соц.-д.-ия выставила своё основное положение о том, что русская буржуазия стремится стать господствующим классом и полным хозяином в своей стране точно так же, как во всех прочих государствах; что она будет стараться, раньше или позже, в большей или меньшей мере, выполнить эту свою историческую роль – уничтожения или ограничения абсолютизма.

Однако всё это и вытекающее отсюда заключение, что в России, если ещё не появились, то появятся неизбежно революционеры-буржуа, что последним придётся вести свою подпольную работу бок-о-бок с «пролетарскими» идеологами – соц.-д.-ами… всё это, повторяю, ни в малейшей степени не должно было, по мнению русской соц.-д.-ии, вызвать какое-либо более значительное, нежели до тех пор, разъединение среди русских революционеров. В ожидании классовой борьбы между русской революционной буржуазией и пролетариатом, лагерь русских революционеров должен был, тем не менее, стремиться к объединению в одно целое, с одной целью движения. В этой цели, появившаяся новая «антибуржуазная» - «пролетарская» партия соц.-д.-ии не бралась ничего видоизменять: со всем своим научным сознанием «пролетария» она ставила себе лишь задачу найти наилучший путь осуществления идеалов русского революционера.

В самом деле, русская соц.-дем.-ия с самого начала предложила своё новое мировоззрение, как новый путь борьбы для всех русских революционеров. В 93 г. Плеханов объявляет, что русский революционер уже на три четверти стоит на стороне новой «пролетарской» программы, которой суждено, повидимому, объединить всех русских революционеров, на что и надеется основатель соц.-д.-ой партии в России[1].

Обособить, ввиду революционного движения русской буржуазии, революционные силы рабочего класса, обособить их так, чтобы они направлялись исключительно к освобождению рабочих; чтобы этим движением они лишали ореола и величия самые прогрессивные и революционные планы буржуазии, открывая в них грабительские расчёты; создать такую рабочую партию, - это предприятие было бы прямо противоположным политике мировой соц.-д.-ии, учению научного социализма.

Но столь же мало могла родиться подобная мысль и в голове русского анархиста, хоть его будто бы не удовлетворяет марксистский социализм, и хоть он стремится к самому идеальному из всех идеальных социалистических строев. Стремление пролетария к безусловной // (с. 267) революционной самостоятельности и отбрасыванию общенациональных обязанностей, признаваемых до сих пор всяким революционером, это стремление ещё более чуждо анархистам, чем соц.-д.-ам. Поэтому русские анархисты возмущаются так же, как и соц.-рев.-ры, когда эти общенациональные обязанности называются кем-либо буржуазными; поэтому всякий разбор вопроса о том, какие из планов современного русского революционера дадут буржуазные плоды, они, как и соц.-рев.-ры, с досадой называют пустыми гаданиями и доктринёрскими затеями метафизической диалектики. («Хлеб и Воля», № 3, стр. 2).

Общенациональные задачи русский анархист берётся выполнить не менее успешно, чем соц.-дем.-ат или соц.-рев.-р. Объявляя в 93 г. об издании «Анархической Библиотеки», Кропоткин говорит: «Мы убеждены, что образование в России анархической партии не только не повредит общему революционному делу, но в высшей степени желательно и полезно» (Предисловие к «Парижской Коммуне» Бакунина).

Это «общеревлюционное дело», которомуКропоткин берётся помогать всеми своими силами, есть, как известно, между прочим, и дело Струве, Дебагориев-Мокриевичей, князей Волконских и т.п. «революционных либералов».

Первая обязанность русского революционера – собирать народные силы и рабочие батальоны для великих либеральных планов. Этой обязанностью, этой ролью анархист гордится так же, как и «Искра» и «Рабочее Дело», с одной стороны, и «Революционная Россия» и «Накануне», с другой. И совершенно так же, как и те, первым плодом собственной революционной деятельности, мерилом своих революционных успехов анархист считает возбуждение в лагере либералов, подъём их духа, оживление их политических аппетитов… «Русское правительство, говорит Кропоткин, начнёт дрожать за свою судьбу, и либеральные господа наберутся смелости заговорить человеческим языком вместо теперешнего холопского». («Распадение современного строя», стр. 30).

Итак, фракционная рознь между русскими революционными партиями считается, несомненно, ненормальным, преходящим состоянием, и всякий революционер, к какой бы партии он ни принадлежал, ожидает примирения и объединения всех революционеров, как чего то нормального, желательного, обязательного.

Какое же это такое общепонятное, всеми одинаково ощущаемое дело единой русской революции?

Проявляющееся на протяжении всего русского движения стремление к обеспечению «родины» от пролетарской революции является свидетельством, что это движение есть не освободительная борьба рабов современного общества, как говорит её заголовок, а борьба какого-то // (с. 268) имущего, привилегированного класса. И если миллионы рабов России не откликнулись на геройские призывы народников-социалистов, то не потому, что они – по своей забитости – не могли понять своего собственного дела, а просто потому, что это не было их дело.

Но русский революционер, вместо того, чтобы анализировать беспрестанно свою собственную душу и душу близких своих, почувствовал претензию к русскому рабочему люду за его мнимую чёрную неблагодарность, невежество и чёрствость и, возгордившись непомерно своим собственным величием и великодушием, воспитавшись в такого рода чувствах, скоро привык совершенно бесцеремонно обращаться с рабочими массами, как с простым орудием для своих целей. Этим, конечно, он с каждым днём лишь яснее свидетельствовал, что он не выразитель чувств возмущения русских рабов, а представитель противоположной этим рабам общественной силы, какого то класса, стоящего над ними и стремящегося вызвать народное движение лишь для достижения полного развития собственной привилегии.

Революционер семидесятник, как известно, очень скоро (уже в половине 70-х годов) сам стал смотреть на свои первоначальные попытки полного отщепенства от общества, как на сентиментальную лишь затею, как на предрассудок, как на гипертрофию собственной «совести» (как находит, полный негодования за это, либеральный мессия)[2], как на гипертрофию собственного великодушия, великодушия «розовой

мечтательной юности» (Желябов). Между тем ещё некоторая доля того стремления к отщепенству от общества, которая была у первоначального народника-социалиста, ещё немного больше смелости его революционной мысли; и он сейчас же после своего первого разочарования, т.е. в половине 70-х годов, предпринял бы ту критику народнического социализма, которую произвела «Группа Освоб. Труда» только спустя десять лет и по специальным уже мотивам. Критика, произведённая в указанный момент, и при указанном условии, не ставила бы себе ещё той узкой цели, к которой стремится Плеханов-социал-демократ в своих первых критических брошюрах, преследующий, главным образом, задачу найти место прежней утопической – реальную народную силу для общества в его вражде с абсолютизмом. Это была бы более смелая и последовательная революционная критика самого социализма, не только русского народнического, но и западноевропейского «научного» социализма, как его источника. Эта самокритика, которая оказалась не по силам семидесятнику, несмотря на его революционизм, несмотря на его анархическое отщепенство, несмотря на его геройство; самокритика, // (с. 269) тем не менее, доступная его потомкам, всем хранителям «революционного наследства», хранителям всевозможных оттенков, включая сюда и соц.-д.-ю; эта самокритика принуждена бы была сделать следующие откровенные признания, прямо противоположные тем выводам, которые революционер действительно сделал из оценки 70-х годов.

«Прекрасная социалистическая проповедь» народника, сопоставленная с действительным положением русского рабочего народа, оказывается басней. «Чистая юная мечтательность» «отщепенца» заключают всё ещё громадную долю фальши, продиктованной непосредственно собственными заботами этого привилегированного общества. «Великодушие» социалиста-народника с его «развитой до гипертрофии совестью» готовится, - лишь только ему удастся увлечь за собою русский рабочий народ, - ввести его в заблуждение.

В самом деле, сколько фальши заключалось в словах: у нас нет пролетария! Революционер-народник упорно повторял это своё основное положение в то время, когда вокруг него, кроме занятых рабочих, бродили толпы босяков, ищущих работы по всей России, когда русская деревня рождала и выбрасывала вон всё новые миллионы их. Эти босяки-пролетарии могли, конечно, лишь горько смеяться над программой, основанной на «труде, неотделившемся ещё на нашей святой Руси от орудий труда». Но русский революционер даже тогда, в свой наиболее революционный период, думал и рассчитывал, как социалдемократ-оппортунист. Уже тогда он был бунтарём только в «крестьянстве»; по отношению к пролетарию уже тогда он настоящий социалдемократ, который учит, что для социализма имеют значение лишь рабочие, предварительно организованные в регулярные армии, «обобществлённые» самими капиталистами, а масса босяков-пролетариев, безработных голодающих не достойна и не доросла до социалистической категории «пролетариата». Уж тогда русский революционер чувствовал, что, став когда-нибудь по необходимости «на точку зрения пролетария», он признаёт таковыми лишь порядочных, уважающих культуру рабочих, лишь те рабочие массы, перед которыми раскрывается богатая и продолжительная перспектива тред-юнионистских организаций и легальных завоеваний, а не те, которые склонны к бунтам и восстаниям. Для босяка революционер уже тогда, в период своего анархизма, готовил кличку: люмпен, паразит[3].

К своим разочароваииям семидесятник отнёсся уже, как истинное чадо общества, не забывающее своего родства с ним и умеющее из привилегии своей среды извлекать для неё всю возможную пользу. Поэтому то так скоро, уже в следующей своей формации, как народоволец, он – открытый союзник и орудие русского либерализма.

Раньше чем, вследствие его неудач, хотя бы самым отдалённым образом заподозрить самобытный социализм; раньше чем усомниться, не говорю уже в его правдивости, - таким святотатством русский революционер никогда не опозорил себя, - но хоть бы в его верности и целесообразности с собственной точки зрения, с точки зрения революционера; раньше чем приступить хоть бы к самой почтительной критике народничества, - русский революционер стал, по поводу красоты творений народнического социализма, петь дифирамбы безграничности собственного прекраснодушия. Прежде чем первые социалдемократы осмелились указать на утопичность и нелепости народничества, - в сочинениях Лаврова, на основании возвышенности социалистических планов того же народничества, создан настоящий апофеоз их творца, революционной интеллигенции, как принуждённого, великодушного социалистического проповедника и строителя. Дело как будто будто само сложилось так, что в неудачах своих семидесятник ни в малейшей мере не оказался виноватым, хоть затем социалдемократами была указана, и скоро признана почти всеми, порядочная нелепость его затей. Виноватыми должны были оказаться… народные массы. Виноваты в своём непонимании великодушного проповедника, в невежестве и неразвитости, как умственной, так и нравственной. И чем выше рос герой-революционер, тем глубже выходило непонимание толпы, тем больше росли права интеллигенции на социалистическое воспитание народа, тем необходимее казался предварительный до достижения социализма период обучения рабочих масс, тем необходимее требование политической свободы, как свободы этого обучения, как неизбежного пути к социализму.

Только после непоколебимого и бесповоротного установления этих трёх «данных опыта» - непонимание рабочими массами дела их собственного освобождения, прирождённой социалистичности русского революционера и невозможности освобождения масс без предварительного обучения их в школе социалистической интеллигенции, - только после этого появляется русский социалдемократ со своей критикой народничества. Эта критика, как сказано выше, была произведена уже не первоначальным отщепенцем общества; напротив, предпринятая лишь с целью европеизации «здравой политики» народовольчества, она была критикой представителя русского общества, выразителя его нужд и потребностей. Поэтому, несмотря на то, что русский социал-демократ в самобытном социализме и раскрывает систему утопий и нелепостей, тем не менее, три вышеуказанные пункта его критикой не только не колеблются, а напротив утверждаются и обновляются.

Социалистическая интеллигенция остаётся прирождённым, неоспоримым учителем рабочих масс, хотя первые шаги такой её педагогической деятельности уже оказались нелепостью. Народные массы остаются виновными в неудачах революционера, хотя вина их теперь очень своеобразна, ибо заключается в том, что они в народнических нелепостях не признали реального дела своего освобождения. Права свободного, открытого обучения у социалистической интеллигенции рабочие массы должны по прежнему требовать в борьбе на жизнь и смерть с русским самодержавием, хотя они ничем не обеспечены, что всё это // (с. 273) обучение, как и преподанный им уже первый урок, не будет лишь рядом «утопий и нелепостей». Великодушный социалистический проповедник под именем правды рассказывал, оказывается, басни. Но это ничуть не должно изменить отношения к нему рабочих масс; они не должны его ни в чём заподазривать, затевать против него какой-либо контроль или стремиться к освобождению от его опеки. Творец басен может преспокойно продолжать своё дело и вводить эти массы в заблуждение: рабочий класс обязан считать его всё тем же великодушным своим учителем. Итак, соц.-дем.-ое учение, раскрывающее иллюзии и утопии предшествовавшего ему движения, явилось вовсе не для того, чтобы предохранить рабочий класс от заблуждений в его революционной борьбе с классовым строем. Задачей его критической работы было лишь заботиться о том, чтобы не ошибался, не заблуждался сам революционер в преследовании собственных целей, как представитель и защитник русского общества.

Услужливость и заботливость соц.-дем.-ии о русском обществе не сразу однако была понята и по достоинству оценена радикальной интеллигенцией. Потребовались целые долгие годы всё усиливающегося правительственного гнёта и всеобщей реакции для того, чтобы заставить наконец хоть часть русских революционеров «стать на точку зрения пролетария». Как старательно при этом была предварительно исследована безопасность нового шага! На помощь была призвана вся буржуазная зоркость и стойкость либералов – Струве, Туг.-Барановских, Булгаковых и пр. Всё общество было приглашено к установлению нужной ему «пролетарской точки зрения».

Основным моментом, вызвавшим поворот в направлении русского радикализма 90-х г.г., была эволюция европейской соц.-дем.-ии. «Передовые мыслители», как Струве, с помощью настоящих представителей «пролетарского учения» - Бельтовых, разъяснили русскому обществу, что не существует больше ни малейшего основания для того, чтобы «пролетарий» всё ещё по-прежнему оставался для него лишь пугалом. Напротив, развитие соц.-дем.-ии, признанной со стороны миллионов наиболее развитых европейских рабочих пролетарской представительницей, должно внушить русскому обществу самые радужные надежды. Эта многомиллионная рабочая партия, способная своим авторитетом предотвратить всякие взрывы несознательных масс или авантюристские анархические затеи, во всех странах учит пролетариат тому, что стремление к немедленному насильственному перевороту безрассудно, что «пролетариат должен по возможности отклонять окончательное столкновение» (Каутский в 93 г.), что соц.-дем.-ия должна быть «единственной партией порядка» (Либкнехт в 95 г.), что рабочие массы прежде всего должны стремиться завоевать и развить демократические учреждения своего отечества. // (с. 274)

При таком положении пролетариат в России окажется лучшим рычагом прогресса, надёжнейшим реализатором всех мечтаний радикального общества.

«С его (пролетариата) появлением, говорит Плеханов в своей брошюре против Тихомирова, изменяется самый характер русской культуры, исчезает наш старый, азиатский экономический быт, уступая место новому, европейскому. Рабочему классу суждено завершить у нас великое дело Петра: довести до конца процесс европеизации России» (Стр. 43, курсив наш).

Под давлением столь убедительных для общества доводов, ряды радикалов-марксистов около половины 90-х гг. стали быстро расти. Наступил период старательной разработки марксистского учения и применения его к русской «действительности». Разработка эта производилась так популярно и общедоступно, даже для самых мирных обывателей, что ею с успехом мог воспользоваться для увлечения рабочих своей политикой даже и Зубатов.

Только при свете таких всесторонних тщательных исследований революционер стал делать первые шаги в опасной области пролетарских волнений. Практик поступал не менее осторожно, чем теоретик, либерал-марксист. Русский революционер, умеющий в другом месте, при другом деле применять террор и всякое насилие, - здесь, на почве дела, за которое он лишь по необходимости берётся, стал проявлять самую крайнюю осторожность и постепеновщину. Он стал выставлять и защищать по возможности мелкие претензии рабочих, которые признаёт, как говорилось повсюду, всякий честный обыватель.

Петербургская стачка 96 г., во время которой рабочие в своих собственных требованиях оказались так скромны и с таким сочувствием приняли соц.-дем.-ие прокламации, заключавшие требования политических реформ, обеспечила окончательно за марксистами победу в среде русского радикализма. Общество получило самый наглядный, уже не теоретический, а фактический довод, что пролетариат – наилучший борец за прогресс, за освобождение передового общества от полицейского гнёта. После этого факта наступил уже прямо повальный переход русских радикалов в ряды марксистов.

Но заслуги, теперь уже всеми прославляемого, пролетария перед отечеством не могли, конечно, ограничиться только этим. Гораздо большую радость должен был доставить обществу «сознательный» пролетарий в 1901 г. Хотя в конце 90-х гг. и манифест соц.-дем.-ии, и каждая его газета, каждая прокламация и были проникнуты политикой, однако столь частые в то время рабочие волнения велись, главным образом, из-за чисто рабочих требований. Непосредственно наблюдающие за этими волнениями тогдашние «практики» соц.-дем-ты, «экономисты» не считали возможным усиливать политических требований и отказывались // (с. 275) от агитаций немедленного низвержения самодержавия. Ведь на революционной арене, кроме пролетариата не было никакого другого слоя общества. Разве не опасно низвергать существующую государственную власть при том положении, когда вместе с пролетариатом не выступает более никто, способный заменить падающую власть? Разве нам в таком случае не грозит «целое море крови»? (См. Vademecum, стр. 12).

Но вот усиливается студенческое движение, увлекающее за собой крайние слои буржуазного общества и выражается в 1901 г. по всей России в ряде крупных манифестаций. И когда на помощь этому самостоятельно выступающему студенчеству и обществу являются в некоторых пунктах вышколенные соц.-д.-ами рабочие, то этот факт приводит в невероятную, просто опьяняющую радость всё общество и всех русских революционеров. И не даром: подавая помощь тем, кто спокойно смотрел и слушал, как двумя годами раньше расстреливали десятки стачечников на улицах Риги, рабочие своим выступлением говорили: - не смей бить студентов, будущих деятелей, не смей обращаться с белоручками, как с простыми чернорабочими!..

Все русские революционеры стали смело с этих пор думать о революции в России. И опасавшиеся только что кровавого моря были первыми из тех, кто закричал: долой самодержавие, да здравствует и террор и восстание!.. («Рабочее Дело»). Исчезают моментально всякие постепеновцы, оппортунисты, экономисты. Совместная борьба общества и идущих за ним рабочих вызвала к жизни даже анархические группы (прокламация парижских студентов-анархистов по поводу февральских событий 1901 г.), в то время как самые бурные стачки, вроде мариупольской, и целые восстания, как рижское, откликом своим в душе революционера имели только оппортунизм.

Ученики Михайловского до 1901 г. ещё больше, чем соц.-д.-ты говорят об отдалённости социалистической революции, о сидении по домам во время стачек (Программа соц.-р.-ов 1900 г., Наши Задачи 98 г.). После же 1901 г. они уже охотно, в случае нужды, говорят о немедленной социалистической революции, а многие из них, не переставая были учениками своего учителя, объявляют себя анархистами, стремящимися к «полному уничтожению частной собственности», «к полному уничтожению государства».

Но в первое время весь «революционный подъём» обращается почти исключительно на пользу «Искры», столь красноречиво доказывавшей, что классовое сознание пролетариата властно приказывает ему защищать студентов (своих будущих управляющих, директоров, инженеров, судей, прокуроров). На эту «пролетарскую», «ортодоксальную» точку зрения становились тогда чуть ли не целые университеты en masse. // (с. 276)

Когда, таким образом, все рабочемыслители и рабочедельцы вымерли, а с ними и все оппортунисты, когда соц.-дем.-ия сплошь состоит из ортодоксов, затевается объединение и строгая организация всех рабочих батальонов. Ощущается потребность приготовиться к «решительной схватке», к «генеральному сражению», пожать плоды всего революционного движения. Какова же должна быть цель этого генерального сражения? Каков плод всего русского революционного движения?

- Буржуазная революция?!

И в этой буржуазной революции, в этом генеральном сражении, впереди всех, в первых рядах, в «авангарде» выступает … русский социалист, русский социалистический пролетариат, достигший своего надлежащего классового сознания…

Итак: буржуазная революция – непосредственный плод полувекового социалистического движения!