В большевистской литературе о профессиональном движении о 3-ьем съезде профессиональных союзов, заседавшем в Москве с 6 по 13 апреля 1920 г[ода], говорят, как о съезде, на котором разбирались преимущественно деловые вопросы. Эта оценка верна, если подходить к съезду с точки зрения профессиональной[1] бюрократии, отмахивавшейся // (с. 79) от острых принципиальных вопросов и на всякую критику её деятельности смотревшей, как на досадное и недопустимое, «контрреволюционное» противодействие деловой работе съезда. На самом деле, интерес съезда был не в вопросах, решение которых на деле предписывалось советским правительством и правящей партией, а в борьбе по принципиальным вопросам профессионального движения. В сущности, на третьем всероссийском съезде профсоюзов в последний раз в развёрнутом виде столкнулись две позиции в профессиональном движении. Это столкновение двух позиций происходило на этот раз в обстановке когда самое трудное время гражданской войны было уже позади, и когда, по словам Ленина на съезде[2] основной особенностью момента являлся «переход от военных задач, до сих пор целиком поглощавших внимание и усилия советской власти, к задачам мирного строительства». И ещё одна особенность отличала этот съезд: на нём опять была представлена почти вся Россия. Гражданская война и воссоединение России близились к окончанию, а с тем вместе близилось к своему завершению и воссоединение российского пролетариата и его профессиональных организаций.

На съезде присутствовали от производственных союзов, от бюро профсоюзов, от губсоветов[3], от Центральных Комитетов отдельных объединений 1221 делегат с решающим голосом и 362 с совещательным. Трудно в точности определить число представленных на съезде членов: на съезде называлась цифра 4.227.000 членов, но едва ли она была точна. Партийный состав съезда в общем верно отразил далеко зашедший процесс частью стихийной, частью насильственной большевизации союзов:

Меньшевики выступали на 3-ьем съезде по прежнему под лозунгами «единства и независимости профессиональных союзов», но уже не как «группа сторонников единства и независимости», а как партийная с. д.[4] фракция. Положение с. д. фракции на съезде было сложное и нелёгкое. Не только потому, что с. д. делегаты съезда представляли редкие оазисы последнего сопротивления (союзы печатников, химиков, торговых служащих). Была и другая трудность. Состав с. д. фракции на съезде был политически неоднородный, отражавший острую борьбу внутри самих меньшевиков. Как раз к этому времени, на апрельской конференции партии, т[ак] наз[ываемое] «мартовское» большинство партии в известных тезисах и резолюциях (т[ак] наз[ываемые] «апрельские тезисы») окончательно заняло, как мы видели, идейно-политические позиции, шедшие навстречу большевистским концепциям (признание возможности перехода русской революции на путь социалистической революции, выдвигание принципов трудовластия, раздела власти между пролетариатом и крестьянством, «свобод для трудящихся», борьба на // (с. 80) почве советской конституции, принципиально оппозиционное, а не революционное отношение к советской власти, идея соглашения с большевиками и т[ому] п[одобное].). Новые идейно-политические позиции, занятые официальным[5] меньшевизмом, переместили существо спора, который вёлся до того на профсоюзных съездах, из области разногласий по вопросу о характере русской революции в области разногласий по вопросу о методах, формах и темпах социальной революции и социалистического строительства[6]. Плоскость разногласий сокращалась т[аким] обр[азом] весьма существенно, но острота разногласий отнюдь не ослабевала, поскольку меньшевики, при всех своих уступках большевистской идеологии, оставались твёрдо на позиции самодеятельности рабочих и подлинной демократии, хотя бы и ограниченной рамками трудящихся классов. В области профессионального движения меньшевизм продолжал считать главной задачей защиту интересов рабочих, как продавцов рабочей силы, — и это клало непереходимую грань между большевистским и меньшевистским пониманием задач профессионального движения.

Позиция большевистской фракции на 3-ьем всероссийском съезде профсоюзов отражала логическое развитие системы террористической диктатуры меньшинства, поставившей своей целью осуществление утопии немедленного социализма. В своём выступлении Ленин был озабочен гл[авным] обр[азом] защитой нового лозунга единоначалия, т[о] е[сть] единоличного управления предприятиями национализированной промышленности, — лозунга, который заставил насторожиться и часть профсоюзных большевиков. В единоначалии большевистский штаб видел тогда рычаг к поднятию развалившейся промышленности. При этом единоначалие логически связывалось с системой диктатуры. Ленин пытался доказывать, что «диктаторская власть и единоначалие не противоречат социалистическому демократизму»[7]. Требование единоначалия мотивировалось необходимостью дисциплинировать отсталый пролетариат: «Про расстрелы, — говорил Ленин на III съезде профсоюзов, — мы открыто говорили, что мы насилия не прячем, что из старого общества без принуждения отсталой части пролетариата мы выйти не сможем […] Когда мы говорим о диктатуре — это не каприз централистов. Мы победили Сибирь, Дон, Кубань. Там пролетариата в процентном отношении ничтожное количество, меньше, чем здесь у нас. Наша обязанность прямо идти к рабочим и открыто сказать им об усложнившейся обстановке работы. Нужно больше дисциплины, больше единоначалия, больше диктатуры».

Итак, с окончанием гражданской войны и с намечавшимся переходом к мирному строительству вместо вывода: меньше диктатуры, меньше принуждения по отношению к «отсталому» пролетариату Ленин делал вывод: больше диктатуры. В области хозяйственной это означало переход к единоначалию в управлении без одновременных гарантий самодеятельности рабочих, без восстановления независимости и самоуправления в профессиональных рабочих организациях. В области профсоюзной политики это означало дальнейшую бюрократизацию и огосударствление союзов с навязыванием // (с. 81) им функций подсобных органов государства-предпринимателя по отношению к занятым на производстве рабочим.

В своём докладе о задачах профессиональных союзов Томский, продолжая спор, начавшийся ещё на I-м всероссийском съезде, заявил: «Весь спор заключался в том, что мы стоя на точке зрения общности интересов рабочего класса, не могли разделять схоластической точки зрения меньшевиков и противопоставить экономически организованные ряды пролетариата его политическим рядам: мы не могли противопоставлять союзы советам. Пришлось бы допустить, что у рабочих, организованных экономически, одни интересы, и у тех же самых рабочих, организованных политически, другие интересы, противоположные первым, что — в переводе на меньшевистский язык — профсоюзы независимы от советов».

Томский против меньшевистского тезиса о независимости профсоюзов, как предпосылки выполнения ими их имманентной функции защиты интересов продавцов рабочей силы, выставлял т[аким] обр[азом] положение о том, что не может и не должно быть речи о независимости рабочих организаций в рабочем государстве, в котором рабочие экономически организованы в профсоюзах и политически в советах. В применении к «рабочему контролю» член ВЦСПС коммунист Глебов[8], как мы выше видели, развивал ту же точку зрения — в рабочем государстве не может быть особого «рабочего контроля». Вопрос о независимости профсоюзов переплёлся т[аким] обр[азом] с вопросом о природе советского государства и о функциях профсоюзов в условиях огосударствленной промышленности.

Какова была аргументация меньшевиков на 3-ьем съезде? В согласии с новой позицией большинства меньшевистской партии содокладчик по вопросу о задачах профсоюзов Ф.И. Дан прямо заявил, что после германской революции и Россия вступила на путь социальной революции и что это, естественно, меняет задачи союзов. Но из этого признания, устранявшего былое радикальное расхождение между меньшевиками и большевиками по вопросу о характере русской революции, Дан от имени с. д. фракции съезда решительно отказывался сделать выводы, к которым вели Ленин, Томский и другие. По мнению меньшевиков, социальная революция не дело одного дня, а длительный процесс. В этот переходный период сохраняется наёмный труд, — и поскольку должна быть сохранена и старая основная задача союзов — защита интересов наёмного труда: «До тех пор, пока сохраняется наёмный труд, кто бы ни нанимал рабочих — отдельный предприниматель, артель производителей или само государство — до тех пор из функций союзов не могут быть совершенно вычеркнуты задачи отстаивания интересов рабочего, как человека, трудящегося по найму». Но это не всё. За время войны удельный вес пролетариата упал, крестьянства — возрос. Поскольку советская власть принуждена считаться с интересами крестьянства, она не может представлять и защищать в чистом виде интересы пролетариата. Таков второй мотив меньшевистского требования восстановить независимость профсоюзов: «Когда мы говорим о независимости профессионального движения, — резюмировал Дан, — то это значит, // (с. 82) что они должны существовать, как особый специфический орган, не подчинённый государственной власти, в особенности, партийной диктатуре».

Меньшевистская аргументация о двойственной природе советской власти[9] проходила красной нитью через все выступления меньшевиков на 3-м съезде профсоюзов, Так член Ц.К. Бэр, указывая на двойственную природу советской власти, и признавая, что политика этой власти должна на долгий период явиться равнодействующей двух основных сил, борющихся между собою, констатировал, что «в зависимости от того, какой класс сильнее, линия советской политики ближе либо к пролетариату, либо к мелкой буржуазии». Но именно поэтому, делал вывод Бэр, «пролетариат не может потерять классовой самостоятельности, растворить свою классовую организацию в общегосударственном органе, а должен сохранять классовую организацию, организуясь не против власти, а являясь опорой этой власти»[10].

Но выводя из двойственной природы советской власти необходимость профессиональных союзов и сохранения ими функций защиты труда от посягательств хозорганов, меньшевики отнюдь не предлагали игнорировать крестьянство или применять по отношению к нему политику подавления и эксплуатации. Наоборот, именно меньшевики на этом съезде профсоюзов, собравшемся в самый разгар политики военного коммунизма и продовольственных походов на деревню (продармии[11]), поставили вопрос о перемене политики по отношению к крестьянству и о необходимости соглашения с ним[12]. Необходим честный компромисс с крестьянством. «Когда власть построена на компромиссе, рабочий класс должен иметь органы защиты своих интересов перед лицом государственной власти» — утверждал Дан. Пусть рабочий класс не может в данной обстановке защищать себя стачками. Но это вопрос оценки момента и не решает окончательно вопроса о стачечной борьбе. Большевики, — говорил Дан, — намечают линию огосударствления союзов, но в сущности их политика ведёт к упразднению профсоюзов: «Про страховые организации большевистская власть сказала, что они не нужны, так как существует Соцобез[13]. Кооперативные организации не нужны, потому что есть продовольственные организации. Теперь с этими методами единоличия[14], диктатуры, милитаризации, превращения рабочего класса в армию, которой командуют […] может настать момент, когда т[оварищи] Томский, Бухарин и др[угие] скажут, что и профсоюзы не нужны, потому что все их функции сосредоточены в Наркомтруде[15] и в ВСНХ»[16].

Меньшевики решительно отводили на съезде обвинение в потакании «цеховщине», «трэд-юнионистским настроениям», и т[ому] п[одобном], — потакании, говорили они, недопустимом в эпоху социальной революции. Они отказывались однако видеть в социальной революции «военный поход, где рабочая масса является не творцом новой социальной жизни и социальных отношений, а слепой солдатской армией, которой командуют какие то спецы от социализма».

Это не было полемическим преувеличением со стороны меньшевиков. И это не было теоретическим или даже схоластическим // (с. 83) спором о методах социальной революции («больше диктатуры» или «больше демократии»). Нет, это был спор о принципах хозяйственного строительства, об организации труда в производстве, о роли профсоюзов, как проводников принудительной организации труда.

Одним из центральных вопросов на 3-ьем съезде профсоюзов был вопрос о задачах хозяйственного строительства. Докладчиком по этому вопросу выступил Троцкий, тогда глава Красной Армии, и его доклад о хозяйственном строительстве не случайно явился по существу докладом о милитаризации труда[17].

Разгоревшиеся по докладу Троцкого прения на съезде дают много для понимания той эволюции, которую проделывали профсоюзы, поставленные на службу утопической диктатуре.

Это было время, когда успехи Красной Армии так контрастировали с упадком народного хозяйства. Навязывалась соблазнительная по своей простоте мысль о перенесении в область народного хозяйства методов, столь блистательно оправдавших себя на практике победоносной Красной Армии. С одной стороны, делались попытки не просто распустить по домам чрезмерно разбухшую во время гражданской войны Красную Армию, а перевести часть её в организованном виде на мирное положение, превратив её в «трудармии»[18], осуществляющие простейшие хозяйственные задания на основе военного командования и военной дисциплины. С другой стороны, возникали проекты распространения военных методов организации на все отрасли народного труда. То и другое обнималось общим понятием милитаризации труда.

В своём докладе на III съезде профсоюзов Троцкий пытался уже подвести теоретическое основание под эмпирические, точнее импрессионистские планы милитаризации труда, возникавшие на почве растерянности и беспомощности советской власти в деле овладения хозяйственным процессом и преодоления хозяйственной разрухи. Для Троцкого вопрос о мобилизации труда не был вопросом о частных мерах, вызываемых потребностями момента: «Это не вопрос о том, объявить ли отдельный завод на военном положении; это не вопрос о том, разрешить ли военным трибуналам карать тех рабочих, которые воруют материалы и инструменты, саботируют работу. Нет, вопрос гораздо глубже, вопрос коренной, вопрос о самых основах социалистического хозяйства»[19]. Каждый рабочий нового общественного строя и в эпоху перехода к нему должен быть, по Троцкому, солдатом армии труда, который выполняет наряды той власти, которую он поставил. Меньшевики говорят, что принудительный труд непроизводителен. «Это означает, — парирует Троцкий, — что всё социалистическое хозяйство обречено на слом, ибо других путей к социализму, кроме властного распределения хозяйственным центром всей рабочей силы страны соответственно потребностям общегосударственного хозяйственного плана, быть не может»[20].

По мнению Троцкого, все возражения меньшевиков против милитаризации труда основаны на смешении буржуазной милитаризации и «нашей» — пролетарской, коммунистической. В буржуазных странах Европы ни одна общественная организация, ни одна // (с. 84) государственная организация не считала себя вправе[21] приказывать своему члену: ты поступаешь на такой то завод и работаешь там до тех пор, пока это будет нужно. Такое безусловное право распоряжения членами организации принадлежало там только армии. Для пролетарского государства, строящего[22] социализм, такое право безусловного распоряжения людьми должно быть распространено с армии на все общественные и государственные организации, в частности, на профессиональные союзы: «Без этого права в настоящее время профессионально-производственные организации превратятся в пустую формулу, лишённую всякого содержания. Если строющемуся[23] социалистическому обществу и государству нужны профессиональные организации, — а они ему нужны, как основа хозяйства, как органы, которые властно объемлют весь рабочий класс страны, […] они должны иметь возможность, способность и право распределять, группировать, прикреплять отдельные категории и группы рабочих и отдельных пролетариев к тому месту, где они нужны государству, социализму […] Это и есть основа милитаризации труда». Троцкий подчёркивал, что политика милитаризации рабочих организаций есть единственно возможный метод организации труда при нынешних условиях: «Помимо профсоюзов никакой милитаризации труда не может быть. Внутри самого союза устанавливается строгий режим ответственности, когда союзные аппараты чувствуют себя не формально, но по существу органами, распределяющими рабочую силу, устанавливающими дисциплину, приказывающими работать». На примере трудармий Троцкий пытался доказать плодотворность милитаризации труда и ошибочность меньшевистских возражений о непроизводительности принудительного труда[24].

Нельзя отказать в стройности этой теории военно-коммунистической организации хозяйства. Быть может, нигде «теоретическое» насилие над социалистическим учением не сказалось в такой степени, как в вопросе о «тоталитарной» милитаризации труда, как методе построения социализма. Р. Абрамовичу, выступавшему от имени с. д. фракции съезда, не трудно было вскрыть антисоциалистическую сущность развитой Троцким военно-коммунистической концепции большевиков. Основная ошибка Троцкого в том, — говорил Абрамович, — что он отождествляет милитаризацию труда с принципом трудовой повинности: «Мы, меньшевики, никогда не отрицали необходимости или возможности трудовой повинности. Мы признавали за государством право посылать человека на работу, мы признавали за ним право посылать человека на смерть. Но речь идёт не о праве. Речь идёт о целесообразности применения этого права». Абрамович начисто отрицал, что принципом социалистического строительства может быть принудительный труд. Рассуждения Троцкого основаны на смешении юридического и экономического принуждения. Вопрос, по мнению представителя с. д. фракции, стоит так: «Что целесообразнее с точки зрения восстановления промышленности, с точки зрения пролетариата и его будущего — создать ли условия, которые дали бы ему возможность работать на почве экономической заинтересованности, при помощи // (с. 85) гибкой тарифной системы, при помощи самоуправления, при помощи улучшения условий работы, или же юридическим принуждением, заставляя выполнять наряды государства?» Меньшевики отрицают целесообразность второго пути, считая, что «социалисты должны остаться на старой позиции, которая говорит, что дело строительства социализма может быть только делом самодеятельности трудящихся масс».

Съезд всеми голосами против 33 принял резолюцию, постановляющую «одобрить тезисы о хозяйственном строительстве, принятые на IX Всерос[сийском] съезде Росс[сийской] Коммунистической партии», следовательно и ту часть этих тезисов, которая провозгласила милитаризацию труда. Но несоответствие метода милитаризации труда с традиционными представлениями о социалистическом труде ощущалась не только в Советской России, но и в пролетарских кругах на Западе. Чтобы рассеять это опасное смущение, III съезд профсоюзов постановил обратиться с особым воззванием к «пролетариям всех стран», в котором разъяснялась необходимость и сущность советской милитаризации труда: «Мы, трудящиеся России, сами являемся своими законодателями и, постановив милитаризацию труда, мы проводим её в жизнь нашими собственными руками через наши же пролетарские организации». Ровно через год, с объявлением Нэп’а[25], метод милитаризации труда был большевиками отброшен — и международному пролетариату разъяснялось, что милитаризация труда была временной мерой, мерой, отвечавшей, как и весь «военный коммунизм», исключительным обстоятельствам гражданской войны...