В тисках (Борьба рабочих в СССР. 1917-1991 годы)

От автора.

Как-то встретил я старого приятеля. «Что, историк, изучаешь? - спросил он. - Рабочее движение в СССР. - Он сделал большие глаза: - Неужели было такое? - И потом добавил. - Это когда говорили: Эх, не буду я сегодня работать! – и двигали к ларьку?»

Действительно, все убеждены, что при коммунистах были «отдельные вспышки недовольства», но не рабочее движение. То ли дело сейчас, когда оно стало существенным фактором российской жизни. Правительство отступает перед угрозой региональных или отраслевых забастовок. Политики стараются заручиться поддержкой свободных профсоюзов, которые растут и множатся год от года. Но не на пустом же месте всё возникло! Опыт мирных коллективных стачек, тяга шахтеров к внепартийности, а профсоюзов к независимости от власти – откуда вынесены? Не из тех ли тёмных глубин, которые мы зовем советской эпохой? Если все уже забыли, как пять лет назад шахтерские забастовки застали врасплох власть и общество, то что можно сказать о делах, во времени более отдалённых! Вот А.И.Солженицын писал в «Архипелаге»:

• ...мы некоторые события знаем только по одному названию. Например, Колпинский расстрел в июне [в мае. – В.Б.] 1918. Что это? кого это,.. И куда записывать?[1]

А ведь та демонстрация рабочих Ижорского завода, разогнанная красноармейцами, стала катализатором волны протеста питерского пролетариата, едва не оттеснившей большевиков от власти. За десятилетия всё кануло в бездну безгласия, где людей заставляли делать записи другого рода:

• Я, милиционер Каменского ГОМ [горотдела милиции. – В.Б.], даю настоящую расписку в том, что я обязуюсь выполнить правительственное задание и выполнение его хранить как государственную тайну. Если я нарушу эту настоящую подписку, то буду привлечен к высшей мере наказания расстрелу...[2]

Этим «правительственным заданием» было захоронение жертв Новочеркасской трагедии. Через пару десятков лет диссидент В.Э. Долинин был судим и, среди прочего обвинялся в «клевете» за заметку в «Информационном бюллетене СМОТ» о продовольственных беспорядках в одном из сибирских рабочих посёлков. Разве могла Советская власть, претендовавшая на звания «рабоче-крестьянской» и «общенародной», признать, что рабочие могут и перед ней отстаивать свои права и интересы! Как всегда, отчётливей (и циничней) других марксистское видение вопроса в новых условиях выразил В.И. Ленин:

• Одно дело – рабочий класс, который объединяет громадное большинство сознательных передовых, думающих рабочих, а другое дело одна фабрика, завод, местность, несколько групп рабочих, продолжавших оставаться на стороне буржуазии[3].

И пояснял:

• Разве классовая борьба в эпоху перехода от капитализма не состоит в том, чтобы охранять игтересы рабочего класса от тех горсток, слоёв рабочих, которые упорно держатся традиций (привычек) капитализма и продолжают смотреть на Советское государство по-прежнему: дать «ему» работы поменьше и похуже, содрать с «него» денег побольше. Разве мало таких мерзавцев, хотя бы среди наборщиков Советских типографий, среди сормовских и путиловских рабочих и т.д.?[4]

Во второй половине 1918 г. таких «мерзавцев» среди рабочих Тверской губернии был каждый второй (25 тыс. стачечников). В 1920 г. в Питере существовавшая в те годы открытая статистика насчитывала свыше 35 тыс. участников забастовок. Каждые весну-лето в годы гражданской войны и раннего нэпа по стране прокатывались общегородские и коллективные стачки, захватывая столицы, Тулу, Нижний Новгород, Ярославль, Тверь, Самару, Кострому, Саратов, Екатеринослав, Киев, Харьков и т.д.

В Петрограде на Путиловском заводе мастерские за 1918-1921 гг. бросали работу по меньшей мере 10 раз, на фабрике «Скороход» – 9 раз. Сормовский завод под Нижним Новгородом в ноябре 1917 – июне 1918 гг. бастовал шестикратно. Табачницы питерской фабрики «Лаферм» в феврале 1921-го волынили трижды. В пору нэпа ежегодно вспыхивали забастовки на Путиловском, не менее десятка их отмечено на Сормовском заводе, в том числе три в июне-сентябре 1923 г. В самом спокойном году десятилетия, 1927-м, официальная статистика зарегистрировала 400 стачек с 25 тыс. участников. Индустриализация была вновь встречена рядом массовых выступлений. В маленьком текстильном Солнечногорске в 1932 г. прошло 5 или 6 забастовок. Только за 1-ю половину августа 1933 г. на Украине милиция и ГПУ разогнали 22 уличных демонстрации, арестовали свыше тысячи рабочих, разгромили 7 руководивших стачками кружков. Ивановские текстильщики, коммунистами прозванные «опорой революции», отмечали советский период крупными выступлениями в 1918-1923 гг. ежегодно и затем в 1925-м, 1933-м, 1941-м, 1962-м; вряд ли этот перечень полон. О борьбе заключенных в ГуЛАГе (в 30-е – 50-е гг.) существует масса литературы. Вспомним лишь, как развивалось коллективное сопротивление заключённых рабочих. Здесь можно отметить два основных направления:

1. от стихийных бунтов периода индустриализации к вооруженным восстаниям послевоенного периода;
2. от небольших стачек-голодовок перед войной к массовым ненасильственным забастовкам конца сталинской эпохи.

Приблизительный подсчет числа зэков, "хипеживших" на зонах в 1953 г., даёт цифру около 100 тыс. человек. Хрущёвская «оттепель» переместила центр движения в города. Немец К.Шлёгель для того периода насчитал 61 случай коллективных выступлений, в том числе 58 забастовок, из которых 12 переросли в демонстрации и беспорядки, захватывавшие подчас многие тысячи человек. Позднее на Запад ежегодно просачивались сведения о 5-15 рабочих возмущениях, нередко с тысячами участников (Воркута, Атоммаш, АвтоВаз, КамАЗ, Уралмаш и пр.). А о скольких протестах ничего не известно до сих пор! Советские специалисты, занимавшиеся в годы нэпа статистикой экономических забастовок в СССР (политические стачки не считались трудовым конфликтом), объясняли это явление так:

• Весьма много значит, что наши забастовки происходят в обстановке советской рабоче-крестьянской власти и являются в значительной степени как бы вынужденными «скрепя сердце» вспышками, отчасти невольной реакцией против «маленьких недостатков» нашего государственного механизма[5].

Но никто из этих специалистов не объяснил, почему, например, в 1922 г. процент советских рабочих, участвовавших в стачках, был равен этому показателю по Англии и Франции и вдвое превышал его по Америке. Послевоенный период прибавил загадок. Как могло случиться, что в 1965 г. коллективная забастовка предприятий и учреждений в одном Ереване (в день 50-летия резни армян в Турции) по числу участников в несколько раз превысила годовую норму для капиталистической ФРГ (6 тыс. человек)? Что это за классовая борьба в Швеции, где в иные годы случался, смешно сказать, десяток стачек с сотней участников?

Конечно, наше рабочее движение имело много отличий от западного, но объяснялось это, скорее, не пролетарским характером Советской власти, а его неорганизованностью, задавленностью. Тем не менее существовало и развивалось оно по общим законам. Например, В 3-м десятилетии 20 века накал забастовочной борьбы был ослаблен во всём мире. СССР не был исключением. Самым бесконфликтным годом для Франции и Великобритании (как и для Советского Союза) был 1927-й, для Германии 1926-й, для США 1930 г. На Западе за этим последовала «Великая депрессия», у нас «Великий перелом». И то, и другое столкнулось с ростом рабочего сопротивления. Подобные параллели прослеживаются и дальше. Так, в годы «оттепели» пик недовольства советских рабочих приходился на 1962 г. В.Белоцерковский собрал сведения о прошедших в этом году массовых выступлениях в 14-ти городах. Ведущие державы Запада в 1962-1964 гг. также пережили подъём рабочего движения, а для Великобритании 1962 г. оказался беспрецедентным по стачечной активности.

Рабочее движение в Советском Союзе существовало, и противоречия с властью рабочие разрешали традиционными способами: забастовками и демонстрациями. Говоря же о рабочем классе, завоевавшем власть, Ленин имел в виду нечто иное, а именно – руководимую им партию. Склонность большевиков отождествлять себя с авангардом пролетариата, последний со всем классом, а класс, в свою очередь, с народом была обнаружена их оппонентами еще задолго до революции[6]. Эта игра в перевёртыши (когда профессиональные революционеры именуются «рабочим классом», а ничтожное меньшинство «громадным большинством»), безусловно, помогает ставить себе на службу общественное сознание. Марксистские термины выполняют здесь задачу прикрытия. Но мы далеки от обвинения большевиков во лжи или иезуитстве. Приём смыслового кодирования используется в любой идеологии и работает до тех пор, пока сама идеология отвечает целям обеих, как сказал бы С.В.Зубатов, «исторически необходимых сторон». Схематически стороны можно обозначить так. Во-первых, это лидер (не обязательно революционер), стремящийся овладеть любым общественным (не только рабочим) движением, направить в нужную ему сторону. Для этого он создает (или применяет) идеологию, т.е. сумму взглядов, призванных, отразив и обосновав интересы масс, закрепить его господствующее над ними положение. Во-вторых, та или иная общественная группа, которая в слепых попытках защитить свои корпоративные интересы может наткнуться на эту идеологию. В случае, если последняя отвечает этим интересам на определенном этапе, общественное движение принимает предлагаемые ею организационную форму и фразеологию. Вознесённому идеологу поклоняются, его разоблачителям не верят. Сама же идеология массами не усваивается и их не интересует. Дальше знакомства с её практической пользой дело не идёт. Признанный идеолог считает себя вернейшим выразителем настроений масс. Но вот оказывается, что с его помощью завоеваны свобода слова или собраний, дополнительный час отдыха, а то и просто лишний рубль. Надо двигаться дальше. Интересы меняются. Скоро выясняется, что прежняя идеология отражает их уже неточно, а значит, подвергается сомнению. Достигший желанного положения идеолог предпочитает не отказываться от своих воззрений. Он объявляет «паству» заблуждающейся. Любая инициатива, которую невозможно присвоить, но которая получила в массах отклик, им игнорируется или объясняется враждебными происками конкурентов (вспомним у Ленина в «Что делать?»: вопрос стоит только так: буржуазная или социалистическая идеология.) В конце концов идеолог, не желающий (или не способный) меняться столь же быстро, что и общественные настроения, терпит (вместе с его идеологией) крах. Совсем недавно эта участь постигла коммунистов, уступивших власть более хватким товарищам. Но идеолог-оппортунист более гибок. Наряду с нападками на соперников, он манипулирует идеологией и вновь подстраивается под господствующие настроения. Таким оппортунистом был Ленин, такой долгие десятилетия была его партия. В этом, а не в немецких, сионистских, американских деньгах или демонизме была их настоящая сила. Но вся вышла. С таким ключом к тайне большевиков мы и обратимся к нашей теме истории рабочего движения в советскую эпоху.

Рабочая контрреволюция (осень 1917 – лето 1921 гг.)

Очерк 1. Прелюдия

В ХХ столетие Россия вступала, бурно развиваясь. В 1894-1914 гг. удвоился сбор урожаев зерновых, за пять предвоенных лет промышленность выросла в 1,5 раза, а капитал акционерных обществ увеличился более чем втрое. Заметно возрос курс ценных бумаг на бирже. Российские предприниматели теснили иностранцев на отечественном рынке, активно вступали в борьбу с конкурентами на мировом. За 10 лет перед Империалистической войной доля иностранного капитала в России упала с 1/2 до 1/3 (а возможно, и ниже). Бюджет государственной казны бал неизменно бездефицитным, рубль стал одной из самых устойчивых денежных единиц в мире. В.Н.Коковцов, российский премьер-министр того времени, с полным правом мог

• сказать, не впадая в какое-либо преувеличение, что не было ни одной из существующих сторон русской государственной жизни, которая не проявила бы за это время такого расцвета, которого не знала предшествующая ему пора[7].

Улучшилось и положение рабочих. Рабочее законодательство признавалось современниками передовым даже для лидеров индустриального мира. Всего за пару лет, после принятия в 1912 г. закона о социальном страховании, больничными кассами, фонды которых формировались пополам за счёт средств предпринимателей и самих рабочих, было охвачено большинство кадрового пролетариата в промышленности. Фабрично-заводская инспекция нередко оказывала на хозяев давление, способствуя удовлетворению справедливых требований рабочих. Так, почти 2/3 письменных просьб и жалоб, поданных ими инспекторам на предприятиях, удовлетворялись полностью или частично. Расширялись возможности легальной деятельности. Возникли сотни рабочих потребительских обществ, кооперативов, трудовых артелей и т. д. Множились рабочие «профессиональные общества», как тогда назывались профсоюзы. За три года (1911-13 гг.) их количество выросло с 514 до 577, число их членов ( данные только по 1/4 обществ) – с 15-20 тыс. человек до 60-70 тыс. Ещё больше было рабочих обществ взаимопомощи, кооперативов, клубов. При Союзе русского народа существовали «рабочие артели», задуманные как объединения штрейкбрехеров, но они также тяготели к профессиональной деятельности и зачастую сами вступали в конфликт с работодателем.

И всё же страна оставалась отсталой державой. Объём промышленного производства (при гораздо большем населении) был ниже, чем в Германии, в 6 раз, чем в США – в 14 раз. Жалованье российского рабочего отставало от зарплаты рабочего-англичанина или американца втрое-вчетверо, травматизм же на производстве превышал его уровень в этих странах в 4-6 раз. Законы о мастеровых и рабочих нарушались на каждом шагу. За 1908-1913 гг. производительность труда в промышленности выросла на 17 %, а реальная плата рабочего только на 7 %. Особенно медленно росли заработки рабочих низкой квалификации, которые и так были на порядок ниже оплаты труда мастеровых. Между тем, масштабы тяжёлого физического труда расширялись: 5 предвоенных лет отметили увеличение числа промышленного пролетариата на 30 %, в подавляющем большинстве за счёт недавних крестьян. Нелегко приходилось «профессиональным обществам». Ограничения уставной деятельности (запреты на объединение в разных отраслях, на слияние союзов, на забастовки и пр.) усугублялись правом МВД закрывать их в административном порядке по признанию «угрожающими собственному спокойствию и безопасности». За 6 лет после первой Революции было закрыто 600 и отказано в регистрации еще 700 союзам. Промышленники боролись с профсоюзами, подвергали их членов гонениям. Типичный пример. В 1912 в ходе 3-х месячной экономической стачки на заводе «Лесснер» (Петроград) Общество рабочих по обработке металла обращалось к Обществу заводчиков и фабрикантов с предложением уладить конфликт посредством переговоров. Хозяева не посчитали нужным даже ответить. Не удивительно, что рабочие всё шире боролись с таким положением. Союзы тяготели к нелегальной деятельности, создавали подпольные стачечные кассы и негласно руководили забастовками. Вновь стали появляться нелегальные профсоюзы. Методы борьбы становились более радикальными. За период с 1910 по 1914 гг. число жалоб и прошений, например, выросло лишь в полтора раза, количество же забастовок – с 220-ти (при 50 тыс. участников) до 2400 (при 1300 тыс.). Опираясь на закостенелую полицейскую машину, хозяева старались не идти на уступки (несмотря на экономический подъем), предпочитали прибегать к помощи государства. В итоге стачки с умеренными экономическими требованиями нередко, особенно в провинции, подавлялись воинскими командами, иногда с «ружейным боем». Движение резко политизировалось. Доля политических стачек в их общем числе выросла с 5 до 68 % . Быстро укреплялись позиции революционеров как в союзах, так и среди неорганизованных («отсталых») рабочих.

*     *     *

Российский пролетариат того времени был очень неоднороден. В промышленности имелись внезаводские (вспомогательные), валовые (подённые), чернорабочие (не имевшие специальности), собственно рабочие, мастеровые (рабочие высокой квалификации). С ростом профессиональной подготовленности рабочего: сужался рынок рабочей силы, а в мастеровых даже ощущался дефицит, сокращалась продолжительность и падала тяжесть труда, росли энерговооруженность, сложность и оплата труда, сужалась специализация, возрастала степень интеграции в общий процесс производства. Квалифицированные рабочие должны были селиться ближе к предприятию, т.е. в городе или на окраине, а значит, теряли связь с землей, должны были обладать функциональной грамотностью и т.д. Рассчитанный нами индекс квалификации[8] /2/ наибольшим оказался у металлистов. Затем по убывающей шли полиграфисты, кожевники, деревообделочники, шахтёры, швейники, пищевики и замыкали список текстильщики. Вот как оценивал это различие современник:

• Передовые рабочие вербовались преимущественно из металлистов. Последние в Петербурге представляли из себя наиболее оплачиваемую часть рабочих. Потребности у них были выше, чем у других рабочих, например, ткачей. Они были культурнее, и по внешности, по костюму отчасти, хотя [лишь] очень немного походили на западноевропейских рабочих. Каждый токарь или слесарь снимал часть квартиры или маленькую комнату. Это были рабочие предприятий, работавших на военные нужды и на государство. […] Совсем другую картину представляли из себя рабочие текстильных фабрик, работавших большей частью не на государство, например, ткачи. Их положение было несравненно хуже, чем положение металлистов. На механических заводах рабочий день равнялся 10 часам, а на ткацко-прядильных фабриках он тянулся 13 более часов. […] Зарабатывали ткачи вдвое меньше металлистов. Жили они артелями в фабричных казармах или снимали так называемые «углы». Одежда их мало отличалась от крестьянской. Отличительной чертой их рабочего костюма являлся белый передник, который они одевали на фабрике поверх красной кумачовой рубахи. Только молодёжь не подстригала волосы в скобку и по праздникам одевала пиджак. При выходе с фабрики они поражали своим нездоровым, серо-зеленым цветом лица. Может быть, связь с землей, которая у них была большей, чем у металлистов, и куда они уезжали почти ежегодно на полевые работы, спасала их от окончательного вырождения[9].

Конечно, это свидетельство отражает состояние на самое начало века. К 1914 г. у текстилей улучшились условия труда, сформировался небольшой, но крепкий костяк квалифицированных специалистов (подмастерьев). Наиболее значительна была прослойка подмастерьев на фабриках промышленных районов (вроде столичных). Однако коренным образом ситуация не изменилась. Так, если доля высокооплачиваемых рабочих среди текстилей или пищевиков к Мировой войне не превышала 1%, то среди машиностроителей она приближалась к 1/6 от их общей численности. Квалифицированные рабочие традиционно тяготели к различным формам объединения. Сначала, еще с 1860-х гг., это были общественные библиотеки, кассы взаимопомощи, кружки самообразования и пр. С 1880-х гг. общества взаимопомощи получили наибольшее распространение в отраслях, где квалифицированный труд применялся масштабнее: у металлистов, печатников и т.д. Большевистская газета «Вперёд» признавала, что

• в зубатовские общества идёт не серая масса, а рабочие , интересующиеся знанием и рабочим движением […] с проснувшимся желанием чего-то лучшего, но не осознавшие еще вполне классового характера их интересов[10].

Рельефней различия в степени организованности проявились в межреволюционный период. К Мировой войне Петербургский союз металлистов, например, объединял каждого десятого рабочего своей профессии, Союз рабочих печатного дела каждого пятого, в то время как лишь трое из каждой сотни питерских текстильщиков состояли в своём союзе. Мастеровые и кадровые рабочие ревниво охраняли малейшие свои права и привилегии, имели обострённое чувство солидарности. Г.И.Фишер вспоминал о таком случае на электротехническом заводе «Сименс и Гальске» (Петербург):

Недалеко от меня работал на револьверном станке член Общества трезвости. На другом станке работал только что поступивший Семейный пожилой рабочий. Видно было, что порядочное время он был без работы. К нему тоже пришли с требованием поставить «привальную» (выпивка по случаю поступления на работу. – В.Б.).

• - У меня денег нет.
  - Не беда, нам только твое согласие нужно, а платить можешь, как поправишься, хоть в несколько раз.
  Трезвенник счел нужным вмешаться и доложил управляющему. Директор назначил двоих к расчёту. Сейчас же узнали, за что. Узнали, кто донёс директору. Во время работы рабочие ходили, собирались по двое, по трое, шушукались, мотали головами и расходились. Мои соседи подошли ко мне и сказали:
  - В обед, сейчас же после гудка, до выхода из мастерской будет собрание. Поставлен будет вопрос о возвращении на работу уволенных. Обдумайте, и своё мнение выскажите голосованием.
  Сказано – сделано. Но собрании было решено отправить после обеда депутацию к Сименсу с требованием расчёт двоим рабочим отменить, трезвенника рассчитать немедленно. […] Трезвеннику назначили расчёт с двухнедельным предупреждением, согласно фабричному закону. Выслушав отчёт депутации после окончания работ, собрание постановило: двухнедельную заработную плату, причитающуюся трезвеннику, собрать с работающих в мастерской, внести конторе для выплаты трезвеннику, и чтоб его духу не было. […] Насколько можно было видеть, при отказе удовлетворить рабочих дело могло дойти до забастовки[11].

В этом показательном эпизоде ярко выражена такая отличительная черта квалифицированного рабочего, как постоянная забастовочная готовность. Квалифицированные рабочие находили наибольшее число поводов для недовольства положением на производстве и в обществе. Они первыми требовали расширения гражданских свобод, имели наивысший процент политических выступлений. Это можно проследить опять-таки на примере металлистов. За 1912-1914 гг. рабочие Путиловского завода приняли участие в 65 стачках, Невского судостроительного завода в 42, Металлического завода в 21 стачке. Подавляющее большинство их (до 80 %) были политическими. С другой стороны, даже в серьёзных конфликтах с предпринимателем мастеровой не стремился наносить бессмысленного ущерба производству, с которым была связана вся его жизнь. Специальность давала ему солидный заработок, уважение товарищей, «чуткость» со стороны администрации, вынужденной считаться с умельцем. Поэтому и в стачку мастеровой вносил умеренность, основательность, упорство и склонность к компромиссу. Недаром самые длительные, успешные и самые спокойные (без эксцессов) забастовки были у металлистов, печатников и деревообделочников. Не так было у текстилей или пищевиков. Стачка на табачной фабрике (табачников относили к пищевикам) проходила следующим образом:

• Набиваем мы [гильзы для папирос], а сил нет уже совсем: сухо, формы узки, малы. Мочи нет. Просим приказчика: «Сделай милость, перемени формы, а то тяжело». А он нам: «Не сдохнете, чай!». А мочи прямо нет. Ну вот, я и решил действовать, как следует. Станок мой за печкой, и меня не видно, вот я ещё присел да как крикну: «Бросай работу, ребята! Не помирать же!» Кричал я так, кричал, глядь , один за одним и повыходили из-за станков. Ну, шум, натурально. Пришел хозяин, приказчик. «Что вам, ребята?» «Так и так, мол». Ничего знать не хочет. А приказчик Подчищалов его поддерживает. Ну мы тоже упёрлись, и переделал, подлец, формы[12].

Здесь побудительный мотив – отчаянье, которое только и может заставить пойти на протест. Всё происходило стихийно, всплеском. Страх перед моментальным увольнением (за воротами полно желающих заменить неквалифицированного рабочего) заставлял рьяно следить за единодушием в своей среде (всех сразу не уволишь) и тут же подавлять любое разномыслие. Раздраженные сопротивлением фабриканта, рабочие могли разнести в прах контору, квартиры управляющего или приказчиков, фабричную лавку. Бывало, перед упорством хозяев приступали к «громлению фабрик», подхватывали самые крайние призывы. Естественно, что чаще воинскими командами подавлялись именно выступления фабричных, в первую очередь текстилей.

*     *     *

Да и вообще, насилие было в порядке вещей. По всей России, и на передовом Путиловском заводе в частности, распространенным способом разрешения недовольства был вывоз мастеров и инженеров на тачке. Обычно происходило это так:

• Несколько человек внезапно схватывали виновника […] на голову его надевали мешок с суриком или сажей, после чего хозяйского угодника бросали в тачку и с шумом и гиканьем вывозили за ворота завода. О таких «вывозах» становилось известно на других заводах, и вывезенный на тачке не рисковал поступить на новое место. Как только рабочие узнавали, что вновь принятый администратор был вывезен на тачке, его тотчас выкатывали с завода […] Случалось, что рабочие ночью подкарауливали кого-нибудь из начальства, избивали его или заставляли плясать, приговаривая: «Ты шкуры нашей не щадишь, люди от тебя плачут, так повесели же, попляши!»[13].

То же делали с неугодными рабочими. Но тачки и кулаки – явления «мирной» жизни, пока в конфликт не вступали целые цеха или заводы. Вот началась коллективная стачка, а где-то не спешат к ней присоединиться:

• Рабочие пришли с других фабрик и пытаются снять рабочих обойной фабрики; те что-то медлят выходить, туча булыжников из мостовой несётся в окна фабрики, и их выбивают чуть ли не все до единого. Через некоторое время ворота фабрики открываются, оттуда идет толпа рабочих, их встречают приветственными криками «ура», они присоединяются к толпе и отправляются дальше к соседней конфетной фабрике Абрикосова […]; там повторяется та же история. Оттуда всё увеличивающиеся шествие направляется к макаронной фабрике Динга и т.д.[14]

Сколько калечилось и погибало людей при таких «снятиях»! Если же снимаемые с работ слишком медлили, то превращались в «стачколомов». Тогда их выкуривали, врываясь в мастерские и набрасываясь на них с палками, кирпичами и металлическими прутьями. На Семянниковском заводе (Питер) все рабочие котельного цеха были физически «вышвырнуты» товарищами за ворота, с запретом администрации принять их обратно на завод, за «черносотенство». В Красноярских железнодорожных мастерских, едва меньшинство рабочих проголосовало против продолжения забастовки, кто-то крикнул «изменники! отступники! бей их!», и в них полетели камни и поленья. Тифлисский комитет РСДРП решил выпустить прокламацию против «террора среди рабочих», так как убивали просто по подозрению в доносительстве. Рабочие запретили листовку под угрозой бойкота комитета. В Екатеринославе мастеров расстреливали прямо в цехах. В ходе декабрьского рабочего восстания 1905 г. в Москве работники предприятий в разных районах города осмеливались являться на работу не иначе как под конвоем солдат, чтобы не быть обвиненными в нарушении постановления забастовочного комитета. Нарушителями занималось Политическое розыскное управление восставших, в функции которого входили аресты и казни врагов революции и изменников. Уже упоминавшаяся нами Иваново-Вознесенская стачка (в которой возник первый в России Совет рабочих депутатов[15]), сопровождалась избиениями стачколомов, страшным взаимным озлоблением в рабочей среде. В конце концов ивановские штрейкбрехеры создали Самодержавную народно-монархическую партию, и противостояние вылилось в кошмарные убийства и побоища. Это здесь, в Иваново, фабричные бросали фабричных в кипящие котлы, отсюда угрожали рабочим Ярославля расправой в случае объявления ими забастовки. По всей стране вспыхивали столкновения между забастовщиками и черносотенными штрейкбрехерами из Союза русского народа, большую часть членов которого в городах составляли те же рабочие. Российский пролетариат был детищем своей эпохи, и если оружие правды оказывалось слабым, то готовности добиться правды оружием хватало. Немудрено, что значительные группы рабочих прочно усваивали идеи революционного переустройства общества, предлагаемые подпольными партиями и движениями, особое место среди которых занимали большевики.

*     *     *

Создаваемая как орудие захвата и удержания власти, организация большевиков в своей практической деятельности неизменно и последовательно опиралась на насилие. Любое рабочее выступление большевики пытались превратить в политическую демонстрацию, толкая стороны на столкновение. В 1905 г. они первыми перешли к организации «партизанской борьбы» и вооруженных восстаний. В среде революционеров именно большевиков чаще других упрекали в заговорщичестве и бланкизме. Тем не менее, отвечая радикализму низов общества в годы революционных подъемов, такая тактика способствовала росту влияния партии и переходу в нее активистов из других подпольных групп. Большевистская фракция выделялась также управленческим аппаратом, по величине значительно превосходившим текущие потребности организации. Так, если городские организации у бундовцев, меньшевиков или анархистов «от низа до верха» составляли 2-3 ступени, то у большевиков – пять. Сами большевики обращали внимание на неповоротливость своих комитетов. Ленину писали с мест, что каждое решение вверху должно пройти несколько ступеней, прежде чем дойдет донизу. Все это ведет к загромождению времени, к проволочкам, к невозможности быстро разносить решения, если они есть, и к невозможности вполне хорошо выполнять обязанности[16]. Этот подпольный бюрократизм нередко вызывал раздражение рабочих, их стремление «нанимать» комитетчиков или делать всё без них. Комитетчики (они же «профессиональные революционеры»), в свою очередь стремились не зависеть от регулярных взносов организованных рабочих. И хоть ряд большевистских активистов считал

• ненормальным нынешнее положение чуть ли не большинства русских организаций, где самую значительную долю средств образуют пожертвования со стороны и доходы от случайных предприятий[17], -

это было обычным состоянием РСДРП(б). Партийные комитеты в ней привязывались к центру строгим контролем верхушки над партийной кассой. Централизации способствовал и утвердившийся в среде большевиков синдром внутренней опасности (как то: оппортунизма, преклонения перед стихийностью, ревизии, уклона). Во-первых, число профессиональных революционеров, существовавших на партийные средства, сокращалось за счёт инакомыслящих. Во-вторых, очищенные от них партийные структуры становились более управляемыми из единого центра. В-третьих, сохранялось максимальное число местных комитетов, пусть малолюдных, но готовых немедленно обрасти людьми при оживлении общественного недовольства. Таким образом, структура была рассчитана на потребности роста в случае революционного подъема, при сохранении жёсткой централизации внутри партии. Но после отката первой Революции и частичных уступок правительства революционное подполье в России переживало глубокий упадок: множество активистов перешло к легальной общественной деятельности, оставшиеся нелегалы теряли связь, проваливались или ложились на дно. Тяжелым был этот период и для большевиков. Тем не менее жёсткий режим, сложившийся в этой партии, позволил ей стать самой значительной в стране нелегальной организацией, которая к тому же активно проникала в общественные структуры. К 1914 г. большевики захватили руководство во многих профсоюзах, упорно расширяли свое представительство в правлениях рабочих кооперативов и больничных касс, иными словами, влезали во все поры вновь оживавшего рабочего движения. Уже тогда партия большевиков представляла собой маленькое замкнутое государство с полным набором признаков тоталитаризма: централизованная структура со строгой иерархией и разветвлённой бюрократией, нетерпимость к инакомыслию, перманентное насилие, враждебность к внешнему миру. Никто не предвидел, что очень скоро вставшую на дыбы Россию взнуздать можно будет только с помощью большевистского кнута. Но пока партия во главе с Лениным знала, что ей нужно: нужна была «только» война России с сильным врагом.

*     *     *

Ускоренный рост экономики предвещал усиление активности России на мировой арене. Страна нуждалась в расширении рынков сбыта. Шла подготовка к строительству нового порта на Чёрном море, вновь заговорили об усилении контроля России над Дарданеллами, что способствовало бы расширению вывоза зерна, стали и проката. Правительство осуществляло широкую программу перевооружения армии. Крупнейшим заказчиком российских капиталистов было Военное ведомство. Вступление страны в Мировую войну, повлекшее за собой устранение с российского рынка германских конкурентов (их капиталы в России составляли 6,8 млрд. франков), резкое сокращение импорта и рост военных заказов, способствовало оживлению экономической конъюнктуры. Переключившись на военные нужды (на 4/5), промышленность продолжала развиваться. В 1916 г. объём выпущенной продукции увеличился по сравнению с 1913 г. на 20 %. Был расширен выпуск вооружений, боеприпасов, сложных машин и механизмов, освоен ряд новых технологий. Теряли свое значение иностранные капиталы. Так, доля зарубежных вложений (страны Антанты) в составе основного капитала уральских горнозаводских обществ упала за годы войны с 26 до 20 %. Но обрабатывающая промышленность, сосредоточенная в основном в центральных районах России и работавшая теперь на нужды фронта, игнорировала запросы добывающих областей (находившихся преимущественно в окраинной России). Последние быстро приходили в упадок от навязанного им неэквивалентного обмена. Правительство пыталось фиксированными ценами и рядом иных ограничений на сырьё и продовольствие выправить ситуацию. В условиях тяжелой войны это оказалось невозможно. К 1916 г. армия потерпела ряд крупных поражений, были потеряны обширные территории на западе, в том числе промышленная Польша, число беженцев перевалило за 4 млн. человек, четверть всех паровозов вышла из строя или попала к врагу. Положение ухудшилось, нарастала инфляция. Хозяйственный 1916/17 г. стал для национального хозяйства роковым. Были отмечены серьёзные перебои поставок руд, угля и пр. За тот год вооруженные силы выросли на 25 %, а казённые заготовки хлебов, из-за неудачного урожая, лишь на 8 %. Сырьевые районы отгораживались от потребляющего Центра. Недовольство накапливалось во всех слоях общества. Даже буржуазия, которой в первую очередь была нужна это война, тяготилась государственным вмешательством в экономике. Глубокая пассивность рабочих (в августе-декабре 1914 г. бастовало лишь 10 тыс. человек) уже в следующем году сменилась обвальными стачками (560 тыс. участников). В 1916 г. бастовало 1100 тыс. Несмотря на то, что в рабочей среде по-прежнему господствовали оборонческие настроения (пораженческая агитация крайних левых встречало ничтожное сочувствие), размах и политизация движения угрожали самой власти. Еще в ноябре 1916 г. питерское градоначальство на случай возникновения беспорядков разработало план охраны столицы с применением полицейских и войсковых мер. На крышах зданий установили пулеметы. Но монархия была обречена. В огромной стране не осталось силы, в ней заинтересованной. В нужный момент из пулеметов оказалось некому стрелять. Император Всероссийский и главнокомандующий 15-миллионной армии Николай Романов оказался бессильным перед лицом стихийного бунта в столице и подписывал акт об отречении, отвергнутый всем «обществом».

*     *     *

Февральская революция, выросшая из продовольственных волнений в Петрограде, прошла в обстановке небывалого подъема забастовочного движения: в январе-феврале 1917 г. только в заведениях, подчинённых надзору фабрично-заводской инспекции, прошло 1330 стачек с 676 тыс. участников. Опьянённые внезапно завоеванной свободой, рабочие явочным порядком вводили на предприятиях 8-часовой рабочий день, вмешивались в производство и управление, заставляли промышленников оплачивать деятельность фабрично-заводских комитетов, милиции и Красной гвардии, общественных столовых и т.п. По всей стране возникали Советы рабочих (в армии и тыловых гарнизонах – солдатских, в сельской местности – крестьянских) депутатов, бравшие под контроль местные органы власти. Временному правительству оставалось только освятить эти завоевания революции, приняв роль арбитра и посредника в возникавших в обществе конфликтах. Благодаря этому оно получило широкое признание у рабочих и всё возраставшее недоверие буржуазии. Дело в том, что экономика была потрясена, как писал А.И.Деникин в «Очерках русской смуты»,

• чудовищными требованиями повышения заработной платы, несообразованными ни с ценою жизни, ни с продуктивностью труда, ни с реальными платёжными способностями предприятий […] В докладе Кутлера Временному правительству приводятся такие, например, цифры: на 18 предприятиях Донецкого бассейна, с общей валовой прибылью за последний год в 75 млн. руб., рабочие потребовали повышения заработной платы в 240 млн. руб. в год. Общая сумма повышенной заработной платы на всех горнопромышленных и металлургических заводах Юга 800 млн. руб. в год; на Урале 300 млн. руб. при общем обороте в 200 млн.; добавочная плата одного Путиловского завода до конца 1917 г. простиралась до 90 млн. руб.[18]

Не отставали и железнодорожники. По оценке министра продовольствия С.Н.Прокоповича, удовлетворение только их требований повлекло бы для казны 5,5 млрд. руб. в год дополнительных расходов. Развернувшееся движение имело в своей основе стремление пролетариата компенсировать потери, причинённые войной (реальная заработная плата в промышленности к февралю 1917 г. по сравнению с 1914 г. упала минимум на треть). Теперь же, не сдерживаемые, как раньше, мерами военного времени, имея перед собой лишь бессильных без поддержки новой власти капиталистов, рабочие без конца наращивали требования. Чтобы как то обуздать стихию, профсоюзы брали волеизъявление под свою опеку. Обществам фабрикантов и заводчиков и правительству (там, где работодателем выступало государство) теперь предлагалось заключить тарифные соглашения по профессиям или группам производств. Стороны предлагали решать споры в создаваемых на паритетных началах примирительных камерах, а не на баррикадах. Так родилось «тарифное движение». Но никто не предполагал, во что выльется применение в России столь цивилизованных методов. В тарифном соглашении за основу брался минимальный заработок чернорабочего, который сильнее всего пострадал от инфляции. Огромное преобладание неквалифицированных рабочих на предприятиях (за годы войны численность пролетариата в промышленности выросла еще на 20 %, составив 3,6 млн. человек) придавало движению агрессивность и неуправляемость, несмотря на все усилия профсоюзов. В итоге чернорабочим делались максимальные уступки. Например, уже вскоре после Февраля на Обуховском заводе (Петроград) жалованье мастерового в номинальном выражении повысилось по сравнению с прошлогодним в 3,5 раза, у чернорабочего в 6 раз. В августе 1917 г. заключённый Союзом рабочих металлистов (СРМ) столицы и механическим отделом Петроградского Общества заводчиков  и фабрикантов (ОЗИФ) тарифный договор закреплял отношение высшей ставки мастерового к тарифу чернорабочего в размере 2,4:1 (довоенное соотношение примерно 10:1). У текстилей разрыв в зарплате, ранее составлявший 15:1 (между ставками раклиста и сторожа), к маю 1917 г. сократился до 4:1. То же наблюдалось повсюду. Упорство рабочих в отстаивании несоразмерных требований затягивало переговоры, росло недовольство мастеровых новыми соотношениями зарплат. Спонтанно вспыхивали забастовки, посредничеству властей и примирительным камерам всё чаще высказывалось недоверие. Что могли сделать рабочие организации?

• Заслушав внеочередное заявление о прекращении товарищами долбёжниками, сверловщиками, строгальщиками и шорниками работ, постановили: призвать вышеупомянутых товарищей немедленно к работе, ибо их забастовка на руку только лишь предпринимателям и расстраивает сомкнутые ряды рабочих путиловцев, так как забастовка начата не по постановлению всех рабочих или их руководящих организаций, а решением одних забастовавших рабочих...[19]

Но если авторитет Совдепов и завкомов ещё срабатывал, то крупнейшие работодатели (то есть государственные ведомства) теряли сочувствие рабочих. Левая оппозиция легко создала из Временного правительства образ врага: ряд общественных деятелей в его составе были крупными промышленниками. Игнорируя «министров-капиталистов», рабочие нередко добивались уступок силой. Так, к ноябрю 1917 г. по Петрограду на 25 заключенных тарифных соглашений приходилось 6 тарифов, проведенных в жизнь явочным порядком (у сварщиков и огнерезов, кожевников, стекольщиков и др.). Забастовки, в первые месяцы локальные и исключительно экономического характера, теперь разрастались, охватывали целые отрасли (кожевники, деревообделочники) и регионы (Урал, Донбасс), выдвигали политические требования.

На местах от резолюций о необходимости передачи власти Советам переходили к делу. С лета Совдепы стали отстранять комиссаров Временного правительства и брать на себя их функции. Так произошло в Риге, Нарве, Подольске, Орехово-Зуеве, Иваново-Вознесенске, Коврове, Красноярске и т.д. В виду нового неурожая целый ряд производственных губерний отказался поставлять хлеб частично или полностью. Серьёзным ударом для центральной власти явилось и объявление автономии Украиной и казачьими областями (основными поставщиками хлебов). Обострение сырьевого и финансового кризиса летом 1917 г. не замедлило проявиться в прокатившихся по городам серьёзных беспорядках, причем в столице большевики, возглавив антиправительственное движение, впервые испытали на прочность власть «революционной демократии».

Промышленность Центра вступила в стадию разукрупнения. Затратные производства замирали, прибыльные выделялись. Множившиеся безработные были источником новых возмущений. Правительство отчаянно пыталось отдалить неминуемый паралич экономики. Но обращение к поддержке буржуазии ничего не дало: «Займ свободы» вместо ожидаемых 5 млрд. рублей дал казне лишь несколько сот миллионов. Рухнули планы перемещения оборонных предприятий ближе к источникам сырья. Рабочие сопротивлялись эвакуации, сопряжённой с тяготами пути и обустройства на новом месте. Так провалилась программа «разгрузки» Петрограда и других городов. Ничего не дала попытка Министерства труда ограничить права фабзавкомов на предприятиях. Не суждено было сбыться и проектам принудительного синдицирования промышленности. Съезд, их обсуждавший, был прерван октябрьскими событиями в Питере. Дробление промышленности сопровождалось фактическим переходом собственности к представителям обособленных трудовых коллективов: фабзавкомам и им подобным органам. Под давлением чернорабочих, стремившихся облегчить физический труд через сокращение его интенсивности и продолжительности, они устанавливали на производствах «рабочий контроль» (под которым на самом деле понималось коллективное самоуправление). Форма собственности (капитал) при этом оставалась прежней. Менялась её организация: госпредприятия, компании, акционерные общества, дробясь, превращались в подобие товариществ с ограниченной ответственностью при долевом участии всех рабочих и служащих в их доходах. На вопрос «кто владеет предприятием?» теперь отвечали: «владелец и рабочий совет», «правление и рабочий комитет», «администрация и представители рабочих»[20]. В августе страна пережила новый всплеск революционного энтузиазма, когда все социалистические партии забыли старые раздоры, объединившись в борьбе против «реакции». Речь идёт о попытках генерала Л.Г.Корнилова подавить петроградскую вольницу и установить в России твёрдую власть, для осуществления чего, конечно, понадобилось бы разгромить основные рабочие и демократические учреждения. Недаром выступление Корнилова поддержали крупные промышленники, что вскоре стало достоянием гласности. «Министры-капиталисты» были окончательно дискредитированы, Корнилов разбит превосходившими по численности революционными отрядами. Оружие – этот гарант революции, распространялось отныне совершенно бесконтрольно. Народ стихийно вооружался. Воистину, в этой стране самые смелые мечты крайних революционеров сбывались в считанные месяцы. На краю бездны, в которой исчезло самодержавие, теперь стояло, теряя последних сторонников, ещё недавно казавшееся столь радикальным Временное правительство. Его нужно было лишь подтолкнуть.

*     *     *

Революционеров Февральские события 1917 г. застали врасплох. Но, если эсеры и меньшевики быстро включились в движение, то большевики дольше других не пытались поддержать восставших. Во-первых, из-за скептического отношения вообще к стихийным выступлениям, во-вторых, в силу запрета Ленина на сотрудничество с другими левыми партиями. Поразивший большевиков «хвостизм» в первые дни Революции привёл к тому, что во вновь созданных Совдепах и профсоюзах (число членов которых за один только март-месяц выросло в десятки раз) им, как правило, доставались вторые роли. Так, в Петроградском Совете рабочих депутатов или Всероссийском Железнодорожном Союзе поначалу из-за своей немногочисленности они даже не могли образовать собственную фракцию. Едва же шок прошел, большевики развернули бурную деятельность. Однако в первые месяцы ленинская партия ничем не выделялась в лагере социалистов. С одной стороны, большевики не менее других были поражены «революционным оборончеством», с другой, социалисты часто сами выражали радикальные настроения на местах. Например, в мае 1917 г. Кронштадтский Совет, объявивший себя единственной властью в городе, на 280 депутатов имел около 200 меньшевиков и эсеров и только 60 большевиков. Такая ситуация была характерна для начального этапа Революции.

По мере же увеличивавшегося расхождения интересов различных слоев населения противоречия между большевиками и социалистами обозначились явственней. В среде пролетариата первые выражали устремления чернорабочих – вчерашних крестьян, направленные на максимизацию потребления (хотя бы ценой разрушения производства. Прямая аналогия – разорение поместья взбунтовавшимися крестьянами). Именно в этом русле находился провозглашенный Лениным в «апрельских тезисах» курс на социалистическую революцию, которая должна была дать мир, лишить собственности буржуазию и закрепить власть за Совдепами, в которых нарастали крайне левые настроения. Кроме чернорабочих, опорой «пораженцев»-большевиков в городах выступали солдаты тыловых гарнизонов, готовые на все, лишь бы не отправляться на фронт, а значит, заинтересованные в смене «оборонческой» власти. Поддерживали ленинскую партию и беженцы из западных областей, наводнившие столицы и крупнейшие промышленные центры. Для служащих и квалифицированных рабочих «углубление» революции означало истощение их социального дохода (основного источника существования), так как это вело к разрушению вертикальных связей на производстве и в обществе и параличу промышленности. Война же давала новые заказы, поддерживая в мастеровых и служащих оборонческие настроения. Социалисты, отражая нараставший консерватизм этих социальных групп, постепенно также отходили от революционного энтузиазма. Уже в мае эсеры и меньшевики, пытаясь поддержать своим авторитетом революционную власть, пошли во Временное правительство. Но правительственные коалиции одна за другой рушились, а «соглашатели» теряли позиции в рабочих организациях и демократических учреждениях. Подавление Корниловского мятежа, в котором большевики приняли самое активное участие, позволило им закрепиться в Красной гвардии (куда шли преимущественно неквалифицированные рабочие, особенно молодёжь), а также получить крепкое большинство в Петроградском и Московском Советах. Для Ленина это было знаком приближения удачного момента для взятия власти, и в сентябре он призвал партию к вооружённому перевороту в столице. Однако натолкнулся на сопротивление части ближайших соратников, считавших, что страна не готова к социалистической революции, а сил для восстания недостаточно. Г.Е.Зиновьев и Л.Б.Каменев, протестуя против «этой губительной политики», обратились к партии с заявлением, в котором отмечали:

• Сами сторонники выступления заявляют, что настроение трудящихся и солдатских масс отнюдь не напоминает хотя бы настроение перед 3 июля (дата большевистского путча. - В.Б.). Существование в глубоких массах столичной бедноты боевого, рвущегося на улицу настроения могло бы служить гарантией того, что её инициативное выступление увлечёт за собой те крупнейшие организации (железнодорожный и почтово-телеграфный союзы и т.п.), в которых влияние нашей партии слабо. Но, так как этого-то настроения нет даже на заводах и в казармах, то строить здесь какие-либо расчеты было бы самообманом[21].

Ленин сначала оценивал ситуацию по-другому:

• 3-5 июля решительные действия с нашей стороны разбились бы о то, что за нами не было большинства. С тех пор, наш подъём идёт гигантскими шагами. Абсентеизм и равнодушие масс можно объяснить тем, что массы утомились от слов и революции. Большинство теперь за нами. Политически дело совершенно созрело для перехода власти[22],-

говорил он на заседании ЦК РСДРП(б) 10 октября. Точку в полемике о возможной поддержке переворота рабочими и солдатами поставило совещание ЦК партии с большевистскими руководителями Петрограда, состоявшееся 16 октября. Секретарь Петербургского комитета партии Г.И. Бокий привёл на нем следующую сводку по районам города:

• Васильевский остров – боевого настроения нет […]
  Выборгский район тоже […]
  1-й городской район. Настроение трудно учесть […]
  2-й Городской район. Настроение лучше.
  Московский район. Настроение бесшабашное, выйдут по призыву Совета, но не партии.
  Нарвский район. Стремления выступить нет.
  Невский район. […] За Советом пойдут все.
  Охтенский район. Дело плохо.
  Петербургский район. Настроение выжидательное.
  Рождественский район. Тоже, сомнение, выступать ли […]
  Пороховой район. Настроение улучшилось в нашу пользу[23].

Представитель от профсоюзов добавлял:

• Настроение таково, что активных выступлений ожидать не приходится, особенно ввиду боязни расчётов[24].

«Пессимистически» отозвался о перспективах выступления и представитель Военной организации большевиков, ссылаясь на колебания в гарнизоне. Именно «особое впечатление, что на улицу никто не рвется», перевело обсуждение из политического русла в теоретическое. Гнувший своё Ленин изменил аргументацию:

• Настроением масс руководиться невозможно, ибо оно изменчиво и не поддаётся учету; мы должны руководиться объективным анализом и оценкой революции[25].

В этом он был прав. Армия, состоявшая преимущественно из крестьян, всё громче требовала мира. Петроградский гарнизон не выполнил приказ командующего Северным фронтом идти на фронт, изменил таким образом присяге и, рано или поздно, встал бы под знамена большевиков. Хлеба в Петрограде оставалось на считанные дни, новых беспорядков «Керенский и К^О» не пережили бы. Имея под началом большевистски настроенные отряды матросов, солдат и красногвардейцев, «с охотой хватавшихся за оружие», и сочувствие большинства столичного пролетариата, можно было рискнуть. Большевики решили выступить в ближайшие дни. Но Ленин сделал ещё один важный вывод: партия не имела достаточного веса, чтобы вывести людей на улицы. Больше шансов на успех было у Совдепа, в котором господствовал блок большевиков и левых эсеров. Руководимый Л.Д.Троцким Петросовет не заставил себя долго ждать. Созданный при нём Военно-революционный комитет стал центром восстания. 23 октября ВРК обратился к населению столицы с воззванием, в котором сообщал о назначении своих комиссаров в воинские части и важнейшие пункты Петрограда. Подавляющее большинство частей гарнизона заявило о своём нейтралитете. На следующий день отряды ВРК стали занимать ключевые объекты, почти без сопротивления вытесняя юнкеров и ударников (всего 2700 бойцов). Военные действия в столице (в том числе штурм Зимнего дворца) завершились малой кровью: 6 убитых и 50 раненых с обеих сторон[26]. Чуть больше двух суток понадобилось Совдепу для захвата почти трёхмиллионного города и свержения Временного правительства. На заседании Петросовета 25 октября Ленин объявил:

• Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой всё время говорили большевики, совершилась[27].

Открывшийся в тот же день 2-й Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов был поставлен перед фактом переворота. Недаром избранный 1-м съездом Центральный Исполком (ЦИК 1-го созыва) противился открытию 2-го съезда: тот не имел кворума (т.е. двух третей от числа делегатов 1-го съезда Советов, или 726 чел.). Мандатная комиссия зарегистрировала лишь 670 делегатов, из которых, после ухода фракции социалистов, протестовавших против «военного заговора и захвата власти», осталось немногим более 600 человек. Число же представленных Советов не достигало и половины (402, а по сведениям ЦИК 1-го созыва всего 100, из более чем ДЕВЯТИСОТ во всей России)[28]. Но большевикам было достаточно и этого. Съезд провозгласил переход власти к Советам, избрал большевистские ВЦИК и Совнарком. «Формальная» демократия уходила в прошлое, так и не став реальностью. Вслед за этим актом насилия, совершенным левым меньшинством, объявили себя верховной властью впредь до созыва «законного» Учредительного собрания Центральная Рада на Украине, Войсковое правительство на Дону и т.д. Переворот позволил губерниям и уездам по своему почину подтверждать верность прежнему правительству либо примыкать к Советской власти. В любом случае политическая чересполосица означала резкое ослабление авторитета Центра. Так за развалом системы управления в экономике последовало разрушение политической надстройки.

Очерк 2. Первое знакомство.

Что же происходило на предприятиях, пока вожди из Смольного брали власть из обессиленных рук Временного правительства? Активно действовали красногвардейцы, сторонники большевиков создавали фабрично-заводские революционные или чрезвычайные комитеты, но энтузиазм основной массы пролетариата был не слишком высок. На Охтенском пороховом, Трубочном, Металлическом заводах, во многих цехах Путиловского завода, на текстильных фабриках Паля, Максвеля и т.д. были распространены выжидательные настроения. Многие завкомы старались не вмешиваться и даже ревкомы создавали исключительно с охранными и информационными целями. Так, на Балтийском заводе было решено образовать Временный ревком

• ввиду создавшегося положения, который имел бы все сведения о положении дел в городе и принимал все меры к охране завода[29].

Не приняли переворота на ряде заводов, в том числе на таких крупнейших, как «Арсенал» (свыше 5000 рабочих), Обуховский (около 12000), Экспедиция заготовления государственных бумаг (6900 рабочих). Осудили «заговор» Союзы печатников, химиков, стекольно-фарфоро-фаянсового производства, Всероссийский исполком водников (Виквод) и др. Но решительней всех в сложившейся ситуации действовал Всероссийский железнодорожный союз (ВЖС). Возникнув в начале 1905 г. с центром в Москве, ВЖС был единственным в годы первой Революции действительно общероссийским союзом. ВЖС имел смешанное членство (рабочие и служащие), выступал за корпоративный характер железнодорожного хозяйства при участии в управлении им всех своих членов. В годы реакции ВЖС был распущен (в связи с запретом союзов на транспорте) и воссоздан в 1917 г. Однако в отрасли уже появились цеховые объединения (машинистов, кондукторов и др.), которые летом 1917 г. на Общежелезнодорожном съезде потребовали признания их автономии в ВЖС. Так оформилась внутренняя структура ВЖС:

• «ленточные» союзы объединяли отдельные профессии в масштабах региона или страны (Маджель-С, Телеграфосоюз, Технико-вагон и др.),
• Главные дорожные (или Исполнительные) комитеты представляли всех рабочих и служащих, занятых на отдельных дорогах: Николаевской, Рязано-уральской и т.д.

Вошёл в состав ВЖС и Союз мастеровых и рабочих, базировавшийся в депо и мастерских железнодорожных узлов Петрограда и Москвы. Последняя организация строилась по производственному принципу и единственная находилась под влиянием большевиков, позиции которых в ВЖС были очень слабыми. Так, на летнем Железнодорожном съезде 1917 г. на 500 делегатов приходилось всего 2 коммуниста, а в созданном съездом Всероссийском исполкоме железнодорожников (Викжеле) среди членов было 3 большевика. Когда в сентябре 1917 г. между ВЖС и правительством возник конфликт в связи с задержкой жалованья и затягиванием переговоров по новым тарифным ставкам, большевики использовали это в ходе вооруженного восстания. Зиновьев и Каменев возражали :

• Говорят: но ведь железнодорожники […] голодают, задавлены нищетой, раздражены против Временного правительства. Всё это так, конечно. Но это ещё не гарантия, что они поддержат восстание против правительства, вопреки эсерам и меньшевикам[30].

Железнодорожный транспорт действительно переживал тяжёлые времена. Всевозможные комиссары и уполномоченные волевым порядком задерживали и переадресовывали целые маршруты. На линиях бесчинствовали грабители. Составы с продовольствием порой с боем продвигались к месту назначения. Дезертиры захватывали поезда и под угрозой смерти заставляли машинистов везти их, а персонал станций пропускать вне очереди. Викжель был завален телеграммами с мест о том, что рабочие и служащие дорог в отчаянии от вакханалии насилия и склоняются к стихийным забастовкам протеста против него. Октябрьский переворот вёл к новым трагедиям. Уже к 27 октября Викжель имел сведения о движении к Петрограду войск, верных Временному правительству, о большевистских выступлениях в Казани, Ревеле, Москве, Смоленске.

Выражая стремление железнодорожников к восстановлению гражданского мира, Викжель реагировал единственно возможным образом. Еще 25 октября делегат ВЖС заявил на 2-м съезде Советов о необходимости создать «однородное социалистическое правительство» из представителей всех партий «от большевиков до народных социалистов включительно». 27-го Викжель отказался перевозить войска противоборствующих сторон и потребовал от них начать при его посредничестве переговоры о создании единой власти. Выступление «профессионально-политической», как называл себя ВЖС, организации в роли третьей силы, не поддерживающей никого в развязавшейся борьбе за власть, большевики и их противники встретили одинаково подозрительно. Правый эсер С.А. Раппопорт отмечал:

• В антибольшевистском лагере были уверены, что Викжель стоит на стороне большевиков, что под маской нейтральности он собирается нанести удар лагерю Керенского[31].

Ничего хорошего не ждали и большевики. Член ревкома Московского узла А.М. Амосов рассказывал о принятом в те дни ревкомом решении,

• если хоть какое-либо сообщение с мест о пропуске Викжелем враждебных нам войск подтвердится, арестовать его (московское отделение. - В.Б.) и самим занять его место[32].

Оба лагеря твердили о «позорном соглашательстве», «викжеляньи», но, стараясь выиграть время, приняли предложение Викжеля. Уже 27 числа в помещении ВЖС в Петрограде начались переговоры с участием представителей большевистского ЦК, Совнаркома, ВЦИК Советов 2-го созыва и Комитета общественной безопасности (КОБ), организованного Петроградской Центральной городской думой, в противовес большевикам, из соцпартий и союзов служащих. Подчёркивая нейтралитет, ВЖС предложил вести переговоры имевшему авторитет в левых кругах председателю Центральной примирительной камеры В.А.Плансону.

Стороны использовали переговоры в качестве политического прикрытия, а военные действия разрастались. 28 октября начались бои в Москве, 29-го вспыхнуло восстание юнкеров в Петрограде, в тот же день подавленное, но вызвавшее сильное беспокойство на заводах: рабочие не хотели гражданской войны. Поэтому Викжель ужесточил позицию, потребовав немедленного прекращения боев в столицах под угрозой полной забастовки на железных дорогах с нуля часов 30 октября. Это означало, что столицы будут совершенно лишены подвоза сырья и продовольствия, а почтово-телеграфная и телефонная связь перерезана. В Москве ультиматум был принят на следующих условиях: разоружение белой и Красной гвардии, сдача расхищенного оружия, роспуск ВРК и КОБ, привлечение виновных к суду, установление нейтральной зоны, перемирие на 24 часа, подчинение гарнизона командующего округов, организация единой власти[33]. Однако под Петроградом военные действия продолжались. Используя численный перевес, революционные отряды под Красным селом 30 октября отразили атаку казаков генерала П.Н.Краснова.

Тогда Викжель в срок начал забастовку в Питере. Железнодорожники не останавливались ни перед чем: угоняли подвижный состав, портили паровозы, разбирали пути. Когда машинистов под угрозой расправы всё же заставляли вести воинские составы, то они «крутили» их вокруг места назначения. В итоге к Москве, когда там возобновились бои, Викжель не пропустил ни один эшелон с войсками. Противникам приходилось проникать в город под видом «пассажиров». Раздражение рабочих междоусобицей в среде «революционной демократии» росло. В Москве

• на всех фабриках и заводах утром 30 октября происходили собрания. Но на них не явилось и трети работающих, так осточертели рабочим кровавые дни… На военно-промышленном заводе из 4 тысяч рабочих явились не свыше 800 чел. Выборные докладывали рабочим.
  - Жертвы велики, но не падайте духом...
  Затем происходили наборы в охрану, охотников в которые почти не было, и их буквально заставляли силой, под различными угрозами[34].

Так большевики увеличили в ходе боев ряды московской Красной гвардии с 5-6 до 10-12 тыс. чел., однако опереться могли лишь на 3000 вооруженных рабочих[35]. Печатники типографии Сытина тысячей голосов против 30-ти приняли революцию с обещанием приложить все усилия к тому, чтобы повлиять на обе стороны в смысле немедленного прекращения гибельной бойни, и единым фронтом довести страну до Учредительного собрания[36]. Антибольшевистскую революцию с требованием «единства всей революционной демократии» приняли печатники другой крупной типографии – Кушнарёва[37]. Такие же настроения господствовали на Александровской железной дороге и Чугунолитейном и механическом заводе. На Курской линии железнодорожники создали Комитет спасения родины и революции, противопоставив его большевистскому ревкому[38].

То же происходило в Петрограде. Против гражданской войны протестовали во многих типографиях. Призвал сформировать коалиционное социалистическое правительство Совдеп Выборгской стороны, с апреля шедший за большевиками. Собрание 4-х крупнейших мастерских Путиловского завода в принятой единогласно 31 октября резолюции заявляло:

• Правительство, созданное частью съезда советов на почве уже совершённого в Петрограде переворота, является чисто большевистским; оно не может встретить поддержки во всей стране организованной демократии […] Мы требуем создания однородной социалистической власти с большевиками, которая сумеет вывести революцию на правильный путь к социализму[39].

Большевики-рабочие Нарвского района развернули объединительную кампанию, выступая на разного рода непартийных собраниях с призывом к объединению со всеми социалистическими партиями, в том числе и оборонцами[40], да так активно, что 1 ноября райком РСДРП(б) вынужден был обратиться к рабочим с осуждением подобных «недопустимых шагов». Любопытный инцидент произошёл в Городской думе, куда явилась «делегация от заводов»[41]. Этот красочный эпизод из уже цитированных нами воспоминаний Раппопорта нельзя не привести целиком:

• Совещание [ведшее переговоры о примирении сторон. – В.Б.] было настроено против допущения делегации. Оно пыталось отклонить визит, указав на чрезвычайную спешность своих занятий. Но делегация обнаружила неимоверную настойчивость, требуя аудиенции. В противном случае она угрожала ворваться силой. Делать было нечего: делегация была принята. В комнату вошло человек пятнадцать рабочих, стариков и молодых. Лица их были серьёзные, напряжённые. Один из них, молодой рабочий с энергичным лицом, умными, холодными глазами, выступил вперёд и заговорил возбужденным голосом, в котором звучала угроза:
  - Вот уже неделя как продолжается кровопролитие между обоими революционными лагерями. Преступная гражданская война! Мы требуем, чтобы ей немедленно был положен конец! Довольно! Вы уже два дня заседаете, обсуждая вопрос о соглашении, но похоже на то, что вы вовсе не торопитесь. Мы не можем допустить дальнейшего продолжения гражданской войны. К чёрту Ленина и Чернова! Повесить их обоих!!! Мы говорим вам: положите конец разрухе. Иначе мы с вами рассчитаемся сами!
  Речь и угрожающий голос молодого рабочего произвели сильное впечатление на всех членов совещания, главным образом на Рязанова (большевистского представителя на переговорах. – В.Б.). Рязанов вскочил возбужденный и закричал истерическим голосом:
  - Вы совершенно правы!!! Мы, большевики, с первой же минуты готовы к соглашению. Мы делаем всевозможные уступки, но эсеры, меньшевики, а главным образом представители городской думы всячески тормозят работу, не давая прийти к соглашению. Вам следовало явиться не к нам, а в центральные комитеты эсеров и меньшевиков и в думу. Идите туда! Требуйте от них прекращения гражданской войны!
  - Прекрасно! Мы сейчас идём и притащим их сюда! - закричали рабочие.
  Речь Рязанова, которую иначе нельзя было назвать, как провокацией, всех нас сильно взволновала и озадачила. Я разъяснил рабочим всю неосновательность заявления Рязанова и рассказал о всех пунктах наших разногласий. Рабочие выслушали меня, и один из них в сердцах крикнул:
  - Чёрт вас всех разберет, кто из вас прав! Все вы не стоите того, чтобы вас земля носила! Повесить бы вас всех на одном дереве, в стране само наступило бы спокойствие... Идём, ребята! Нам тут делать нечего.
  И они ушли[42].

Но лучшим аргументом была сила. Отряд Краснова, до того отличавшийся высоким боевым духом, после неудачи под Красным Селом отступил. Предложение Викжеля стало последней каплей, переполнившей чашу терпения казаков. Идея мира на

• внутреннем фронте казалась им не менее заманчивой, нежели идея мира на фронте внешнем. Все, даже самые солидные казаки, носились с этою идеею и находили её прекрасной[43].

А.Ф. Керенский вынужден был принять «наглый ультиматум» Викжеля и пойти на перемирие с большевиками[44]. Перемирие закончилось 1 ноября занятием красными резиденции свергнутого премьера, его бегством и арестом Краснова. Большевики немедленно попытались отправить войска в Москву на помощь ВРК, который также нарушил перемирие и развязал кровопролитные бои. Сопротивление ВЖС удалось преодолеть лишь 3 ноября, когда из Питера вышли 2 эшелона с красными частями. Составы вели сменившие бастовавших машинистов рабочие паровозных мастерских. Арестовывая по пути «саботировавших» железнодорожников, большевики прорвались в Москву только на следующий день. Военные действия там уже завершились к этому времени победой ВРК. Газета харьковских меньшевиков-оборонцев, отмечая, что большевики использовали переговоры к выгоде для себя, писала:

• «Викжель» подготовил гибель своему проекту примирения и результатом его политики нейтралитета оказалось ещё большее ожесточение борющихся сторон и усиление гражданской войны[45].

Подобные обвинения («близорукость», «предательство») сыпались на ВЖС со всех сторон. Это и понятно: впервые рабочий союз активно выступил в качестве самостоятельной силы и потребовал от борющихся за власть фракций прийти к соглашению. Политики просто были не в состоянии оценить столь новое явление в российской общественной жизни. Зато всерьёз идею нейтралитета и социалистической коалиции приняли в рабочих и профсоюзных кругах. В различных вариантах её поддержали Союзы моряков, горняков, печатников, химиков, текстильщиков, губернские советы профсоюзов Петрограда, Москвы, Витебска, Воронежа, Перми, Тулы, Поволжская конференция союзов печатников, Союз рабочих металлистов Москвы, Совдепы Харькова, Иркутска, Закаспийской и Уральской областей, другие рабочие организации по всей стране. Царицынский Совпроф 2 ноября постановил не посылать своих представителей как в Революционный штаб при большевистском Совдепе, так и Комитет спасения революции «впредь до объединения их»[46]. Не поддержали большевиков в их стремлении захватить власть рабочие Челябинска и Воткинского завода, железнодорожники Уфы и Вятки. Как вспоминал большевик Е.А. Преображенский, в Златоусте

• большинство рабочих было за с-р-ов (за эсеров. – В.Б.). В Октябрьские дни я участвовал в вооружённой демонстрации нашей партии с лозунгами «вся власть советам» и до полной потери голоса убеждал рабочих Златоустовского завода вместе с другими товарищами поддержать переход власти к советам. Это нам удалось только отчасти[47].

В Туле лозунг Советской власти приняли рабочие замочной и коробочной мастерских Оружейного завода, но это был голос всего 6 % рабочих предприятия, где работало свыше 26000 человек. На подавляющем большинстве заводов города лозунг этот отклонили. Попытка большевиков взять власть силой была провалена решительными действиями дружины рабочих-социалистов, занявшей почту, телеграф, телефонную станцию, вокзалы, банк и т.п.[48] В Нижнем Новгороде эсеры-красногвардейцы Сормовского завода не допустили кровопролития между ВРК и Комитетом спасения революции. Эту же цель преследовал стачком на 7-м участке службы тяги Московско-Нижегородской железной дороги. Чтобы парализовать в случае необходимости движение, стачком поставил на выходных стрелках станции Нижний 4 паровоза: их должны были уронить по особому паролю. Но надобность в этом отпала, так как стороны пришли к соглашению[49]. Широкое движение за «однородное социалистическое правительство» заставляло большевиков на местах сдерживать свои притязания на власть. Их ВРК нередко долгое время бездействовали (Кострома, Тамбов, Рыбинск) либо вступали в соглашение с органами местного самоуправления и социалистами (Иваново-Вознесенск, Рязань, Симбирск). Склонялись к соглашению московские большевики. Приехавший из Москвы член их ЦК В.П.Ногин утверждал на заседании Совнаркома 3 ноября, что

• настроение населения Москвы страшно озлобленное. Солдатские части неустойчивы и несознательны […] чрезвычайно важно привлечь на свою сторону Викжель […] В противном случае мы будем уничтожены[50].

Настаивали на соглашении с умеренными социалистами левые эсеры, в те месяцы серьёзные союзники большевиков. Тем не менее большинство ЦК РСДРП(б) во главе с Лениным и Троцким, имея за плечами военную победу в основных российских центрах и усиление в ряде губерний, выдвинули признание Советской власти их противниками необходимым условием примирения. «Правым большевикам» (ряд народных комиссаров, членов ЦК партии и ВЦИК Советов) был предъявлен ультиматум с требованием отказаться от соглашательства. В ответ Ногин, Зиновьев, Каменев и другие 4 ноября подтвердили свою позицию, заявив, что

• вне этого есть только один путь: сохранение чисто большевистского правительства средствами политического террора […] Мы видим, что это ведет к отстранению массовых пролетарских организаций от руководства политической жизнью, к становлению безответственного режима и к разгрому революции страны. Нести ответственность за эту политику мы не можем и потому слагаем с себя звания наркомов и членов ЦК[51].

Избавившись от соглашателей, Смольный в очередной раз проявил твёрдость. Переговоры были прерваны. Вернувшись в Москву, 6 ноября члены Викжеля вместе с «правыми большевиками» предложили эсерам и меньшевикам продолжить переговоры. Однако отказались уже они. Отозвал ВЖС своих представителей и из Ставки (Могилев), где формировалось новое правительство без большевиков[52]. Лишь после этого Викжель прекратил попытки найти компромисс на общероссийском уровне. В регионах же ВЖС и дальше активно выступал в качестве третьей силы. Большевистские воинские эшелоны по-прежнему задерживались и блокировались железнодорожниками, арестованных машинистов и служащих Викжель заставлял освобождать, угрожая всеобщей забастовкой. В ноябре Владикавказская железная дорога бастовала в знак протеста против боев между красными и казаками. Это вынудило Войсковое правительство А.М.Каледина начать в Новочеркасске переговоры с представителями Юго-восточных железных дорог об условиях прекращения кровопролития. В конце декабря железнодорожный райисполком станции Екатеринослав остановил движение на дорогах в связи со стычкой рабочих города с гайдамаками Украинской Народной республики. Через месяц Саратовский железнодорожный Совдеп грозил стачкой в случае продолжения военных действий между казаками и большевиками в районе Астрахани[53]. Упорство ВЖС, заставившее «рабоче-крестьянскую» власть зашататься, едва утвердившись, было оценено по заслугам. Уже 1 ноября 1917 г. Ленин определил способ борьбы с Викжелем:

• мы должны апеллировать в массам, и они его сбросят[54].

*     *     *

Однако опыт обращения к рабочим не радовал. Так, с первых же дней существования «пролетарская» власть призвала рабочие организации отказаться от силовых методов разрешения трудовых конфликтов. 26 октября Петросовет, Петросовпроф и Центральный совет (ЦС) фабзавкомов в листовке "Ко всем рабочим Петрограда!" писали:

• Рабочий класс должен, обязан проявить в эти дни величайшую выдержку и выносливость, чтобы облегчить новому народному правительству Советов выполнение всех задач […] Забастовки и выступления рабочих масс в Петрограде теперь только вредят. Мы просим вас немедленно прекратить все экономические и политические забастовки, всем стать на работу и производить ее в полном порядке. Работа на заводах и во всех предприятиях необходима новому правительству Советов, потому что всякое расстройство работ создаёт для нас новые затруднения, которых и без того довольно. Все к своему месту[55].

С подобными призывами обращались большевистские Советы, союзы и фобзавкомы везде, где устанавливалась Советская власть. Современники видели в этом обычный ритуал революционной власти, обещавшей разрешить все проблемы в обмен на лояльность пролетариата (так же в свое время действовало и Временное правительство). Поэтому рабочие и не думали отказываться от стачек. Попытки большевиков противодействовать продолжению забастовок не удавались (Всеобщая забастовка служащих и рабочих фармацевтических производств; октябрь-ноябрь 1917, Петроград) или даже обращались против комиссаров. 21 октября вспыхнула Всеобщая областная стачка в Иваново-Кинешемском районе, охватив почти 300 тыс. текстилей. Требуя нового тарифа, фабричные были настроены очень решительно и сочувственно воспринимали большевистскую агитацию. Под влиянием этих настроений стачечный комитет (Центростачка) отверг посредничество Министра труда К.А. Гвоздева, а Союзу объединённой промышленности заявил:

• без принятия вами прожиточного минимума семь с полтиной, переговоры невозможны[56].

Используя поддержку фабричных и сложившуюся в ходе стачки обстановку анархии, большевики 26-28 октября провозгласили в основных центрах области (Иваново, Шуя, Кинешма) Советскую власть. Но тут же они начали и агитацию за скорейшее прекращение забастовки, утверждая, что смогут властным путем заставить предпринимателей пойти на уступки. Влияние большевиков на текстилей резко упало. Под давлением социалистов, железнодорожников Иванова и кинешемского Союза фронтовиков (состоявшего преимущественно из рабочих) коммунисты пошли на образование коалиционных органов власти: Штаба революционных организаций в Иваново 28 октября и Временного народного совета в Кинешме 5 ноября. Преодолеть «правый уклон» большевикам удалось лишь через пару недель, опираясь на местные воинские гарнизоны. Но в рабочую среду был внесён раскол, среди стачечников начался разброд. Союз текстильного дела вынужден был начать переговоры с фабрикантами. 14 ноября было подписано соглашение, закрепившее меньший тариф, около 17 числа фабрики возобновили работу. Неудача стачки стала источником антибольшевистских настроений части фабричных, например, в Вичуге (свыше 35000 рабочих), где Советская власть была провозглашена только в декабре 1917 г., или на фабриках Шевалдовской волости. В декабре ЦС Союза текстилей совместно с комиссарами издал циркуляр «О принудительном проведении в жизнь 8-рублевого минимума зарплаты», а столкнувшись с сопротивлением хозяев, стал арестовывать продукцию непокорных фабрикантов. Только тогда был сломлен «саботаж» предпринимателей, а большевики реабилитированы в глазах рабочих.

Пришлось Совнаркому срочно разрешать и проблему выдачи зарплаты. Произвол, чинимый комиссарами в государственных учреждениях, вызвал в них волну стачек протеста. Бастовали и служащие Госбанка. В результате заводы столиц и ряда других городов оказались без денег. В Москве вместо положенных 3 сотен (за октябрь и половину ноября) рабочим выдавали «по 8, 10 и много 20 рублей». Недовольство широко разлилось по предприятиям. В ответ на увещевания завкомовцев рабочие кричали: «Довольно! От ваших слов животы подвело!»

6 ноября большевики во главе с заместителем Наркома финансов В.Р.Менжинским пытались силой изъять средства из питерского отделения Госбанка. Протесты караула Семёновского полка и рабочих и служащих Экспедиции заготовления государственных бумаг (т.е. бумажных денег), угрожавших бросить работу, вынудили их оставить эту затею[57]. Не имея возможности иным путем урегулировать вопрос с зарплатой, комиссары шли на уступки банковским служащим. Последние прекращали полную забастовку и возобновляли операции с наличностью. Деньги поступали на заводы. Но продолжаться долго так не могло. Возмущенные новыми арестами и насилиями комиссаров, служащие вновь бросали работу. И всё повторялось.

Тогда власти усилили нажим на хозяев, требуя от них любыми путями изыскивать необходимые средства. Уже к 12 ноября в Смольном под арестом находилось 10 фабрикантов, задержанных за отказ идти на уступки[58]. Впрочем, в центре такую практику скоро свернули, так как она лишь приближала паралич предприятий и рождала новые возмущения рабочих. В провинции применяли этот способ «выколачивания» денег дольше, хотя и там раздавались здравые голоса. Например, 13 ноября на рабочей секции Нижегородского Совдепа большевик Овсов говорил, что

• Забастовки назревают во многих заводах и бороться запрещением их или арестами предпринимателей невозможно[59].

Серьёзные экономические конфликты (вплоть до стачек) продолжались и зимой: на железных дорогах – в ноябре там даже ожидали «колоссальную» волну забастовок; у печатников (Тверь), пекарей (Харьков), кочегаров (Петроград); на питерских же заводах Нобеля, Невском судостроительном и фабриках «Невка», «Скороход»; на Сормовском заводе (Нижний Новгород), фабрике Столярова (Кимры и т.д.). И, хотя в ответ на заявление делегатов о возможном бунте рабочих в случае невыплаты выходного пособия (Шлиссельбургский пороховой завод, 8000 рабочих), Нарком труда А.Г.Шляпников мог грозить пулеметами[60], силы и решимости подавить пролетарскую стихию у большевиков ещё не хватало. Анархические настроения распространялись. Рабочие приходили на работу и уходили с неё, когда вздумается, часами митинговали по пустякам, расхищали инструмент и продукцию, целыми отделениями являлись в фабзавком по самым мелким вопросам (у текстилей из-за нехватки шпуль, например). Попытки профессионалистов поддержать производство наталкивались на резолюции:

• Веками боролись и сбросили полицейское положение, не хотим вводить никакой дисциплины[61],

и избирательные забастовки (отказ путиловцев разгружать дрова). Для «останова» цехов на фабрике «Невка» достаточно было просто «свистнуть с крыльца». Масса подобных примеров отражает то бесшабашное, не поддававшееся никакому контролю настроение, которое господствовало на производстве.

*     *     *

Особенно осложнилось положение большевиков с новым пароксизмом тарифного движения, инициированным массами чернорабочих, раздражённых сохранившимся различием в уровне жалованья в зависимости от квалификации. Представитель Ижевского Оружейного завода (Пермская губерния) рассказывал на съезде Союза рабочих металлистов (СРМ), что несмотря на сокращение разрыва между максимальной и минимальной ставками (с 5,41 раза до 2,441), на заводе августовский тариф 1917 г. встретил большое сопротивление со стороны чернорабочих. Все они указывали, что их сильно обидели[62]. Обиженные требовали справедливости. На Екатеринославском заводе Гантке чернорабочие понимали под этим установление единой платы для всех металлистов 10 руб. в день. Делегация чернорабочих Трубочного завода (Питер) в начале декабря пробилась к Ленину, требуя уплаты добавочных сверх тарифа всем металлистам, а не только занятым на особо опасных и вредных работах, то есть в основном мастеровым (как это было установлено тарифным договором между СРМ и Главным артиллерийским управлением). Недовольство разбросом тарифов выражали секретарям СРМ чернорабочие Путиловского завода[63].

В короткий срок уравнительное тарифное движение охватило целые отрасли (металлисты, железнодорожники, кожевники, текстильщики). Требования росли. На ситценабивной фабрике Цинделя (Москва) складальщики заставляли хозяина выплатить им надбавку за период с июня по декабрь 1917 г. Опасаясь забастовки, капиталист вступил с ними в тайные переговоры, чтобы об этом не узнали квалифицированные рабочие. На заводе «Арсенал» (Петроград) чернорабочие выступили с требованием выплатить им 15 %-ную надбавку начиная с первого дня войны, то есть за 39 месяцев. На ряде кожевенных и особенно текстильных фабрик Москвы (Дюпона, Каулена и др.) хозяева вынуждены были установить всем рабочим разрушительные для производства единые оклады[64]. Все это вызывало естественное возмущение мастеровых. В Енакиево (Донбасс) они заявляли представителю СРМ:

• Если вы хотите нас поставить наравне с чернорабочими, прекрасно, пусть чернорабочие встают на наши места и работают[65].

«Споры» на питерских предприятиях по этому вопросу кипели уже в дни Октябрьского переворота, причём все чаще объектами нападок становились завкомы, оказавшиеся «между двух огней». Председатель завкома Путиловского завода большевик А.В.Васильев отвечал на обвинения чернорабочих в забвении их экономических интересов:

• Кстати сказать, наш завод некоторые органы управления обвиняют в провоцировании, в превышении тарифных ставок, вызвавшем аналогичные явления на других заводах. Вот в какое положение попадают рабочие организации в защите интересов товарищей рабочих[66].

Чернорабочие вели себя всё более агрессивно. На «Скороходе» они добились увольнения части мастеровых (как более «обеспеченных») для приёма на их место безработных, «совершенно голодных», но и совершенно бесполезных для производства. На Трубочном заводе конфликт дошел до намерения чернорабочих вывезти на тачке большевистский завком, отказавшийся удовлетворить столь же абсурдное требование. Тщетно призывал не прибегать к «самосудам и тачкам» завком Путиловского завода, предлагая все требования передавать в примирительную камеру. Скоро здесь начались забастовки против завкома. Собрания в цехах перерастали в драки. Опасаясь насилий, завкомы предупреждали вышестоящие органы, что в случае отказа увеличить чернорабочим тарифы, они сложат с себя полномочия (завод Посселя)[67]. Обстановка накалялась. Чиновник СРМ большевик Боровик рассказывал на съезде профсоюзов, как

• на заводе Феникс меня срывали с трибуны, как только [я] указывал, что их [рабочих. – В.Б.] требования невероятны[68].

Хозяина Тентелевского химического завода (Петроград), арестованного чернорабочими, комиссару М.В.Корабликову удалось освободить только после согласия администрации доплатить тентелевцам по 5 руб. в день за последние полгода. Острая ситуация сложилась на Металлическом заводе (ПМЗ). Здесь маляры-черонорабочие избили представителя профсоюза и заставили его подписать требование о зарплате им из расчёта 14 руб. в день (вместо прежних 8 руб.) начиная с 5 июня 1917 г. Дирекция, выдав деньги и исчерпав лимиты наличности, завод закрыла. Тогда ПМЗ под давлением чернорабочих был захвачен Рабочей дирекцией (выборный орган из состава трудового коллектива). Требования посыпались к ней. Однажды её заседание было прервано ворвавшимися рабочими. Ораторов стаскивали с трибуны, а представителей СРМ и районного Совдепа арестовали. Их смогли освободить только вызванные на помощь красногвардейцы[69]. Волнения чернорабочих на крупнейших заводах столиц встревожили большевистских вождей. Речь шла о потере коммунистами даже тех групп пролетариата, которые приняли Октябрьский переворот. Теперь они сдвигались дальше влево, примыкая к анархистам и максималистам, провозглашавшим «немедленное установление» социализма (через экспроприацию предприятий). Надо было сдержать этот процесс, чтобы сохранить противовес сторонникам «народовластия», представлявшим для Советской власти главную опасность.

*     *     *

Сразу после Октябрьского переворота большевики столкнулись с движением в поддержку Учредительного собрания, выборы в которое начались 12 ноября. Их результаты были для новой власти обескураживающими: лишь четверть проголосовавших избирателей отдала свои голоса коммунистам. Естественно, что последние немедленно изменили отношение к «хозяину земли Русской». Если раньше Ленин называл власть Учредительного собрания «диктатурой большинства», то теперь утверждал, что Советы выше всяких парламентов, всяких Учредительных собраний[70]. Начали критику «учредилки» левые эсеры. Широкая агитационная кампания была, в духе новой власти, подкреплена рядом более существенных мер. Совдепы получили право отзывать и переизбирать депутатов Учредительного Собрания (декретом от 21 ноября), чем они тут же и стали пользоваться. Большевики установили контроль над выдачей мандатов прибывавшим в столицу депутатам.

[повреждение текста] … Всевыбор отказался работать под надзором, то сразу был арестован. Протесты рабочих и служащих, образование Союза защиты Учредительного собрания заставили большевиков освободить членов Всевыбора. Тогда декретом от 28 ноября была объявлена вне закона партия кадетов, члены которой составляли большинство Всевыбора. С завидным упорством и изобретательностью Совнарком дрался за власть.

В Питер стягивались отряды вооружённых матросов (10-12 тыс. человек) для предотвращения «контрреволюционных» выступлений в назначенный подпольным Временным правительством день открытия «учредилки» – 28 ноября. Вместе с тем сам созыв Учредительного собрания откладывался на неопределенный срок, причём большевики установили, что оно может быть открыто лишь по регистрации 400 депутатов (из 800). Для мастеровых и кадровых рабочих Учредительное собрание было тем же, что и «однородная социалистическая власть» – символом гражданского мира и демократического общества. Даже значительная часть шедших за большевиками и левыми эсерами чернорабочих возлагала на «учредилку» надежды радикально изменить свое положение. Поэтому поворот в политике Совнаркома был не понят и не принят даже на ряде тех предприятий, где раньше последний пользовался поддержкой. Так, рабочие и служащие Чудовского завода Кузнецова требовали

• от вождей , чтобы они прислушивались к голосу измученного гражданской и внешней войной рабочего и не посягнули на разгон Учредительного Собрания. Всякого, кто посягнёт на Учредительное Собрание, мы будем считать изменником и поведем с ним беспощадную войну[71].

Общее собрание Главных вагонных мастерских Николаевской железной дороги (Петроград) освистало членов завкома, предложивших 28-го ноября работать «как обычно», и постановило этот день отпраздновать[72]. Вопрос об отношении к 28 ноября обсуждался накануне повсеместно, причём на большинстве заводов склонялись в этот «праздничный» день не работать. Призывы и решения большевистских Совдепов, союзов и фабзавкомов не отмечать 28-е как дату созыва «учредилки» успеха не имели.

28 ноября, в назначенный срок, несмотря на то, что большевистский Всевыбор зарегистрировал лишь 173 депутатов, эсеровская фракция пыталась открыть заседания «учредилки» в Таврическом дворце. В Питере состоялась крупная забастовка, прошли демонстрации под лозунгами «Вся власть Учредительному собранию!». В них участвовали Союз союзов служащих, Всероссийский Железнодорожный союз (ВЖС), рабочие и служащие Путиловского, Обуховского, Александровского заводов, Экспедиции заготовления гос. бумаг и типографий, солдаты и учащиеся – общей численностью до 200 тыс. человек[73]. Внушительные демонстрации и стачки прошли в Москве (металлисты, железнодорожники, печатники), Туле (Оружейный и Патронный заводы), Нижнего Новгорода (Сормовский завод), Твери (заводы «Урсус» и Мещанского), Самаре (печатники) и других городах. Смольный не переходил к активным действиям, несмотря на мирные намерения манифестантов и то, что в Таврическом дворце собралась лишь кучка депутатов (45 человек), которая при всём желании не могла объявить себя парламентом. Окружавшие дворец латышские стрелки день за днём пропускали депутатов внутрь, пока 2 декабря прибывшие матросы не закрыли Таврический, положив конец заседаниям.

Зато развернул кипучую деятельность созданный социалистами, рядом союзов служащих, фабзавкомов, воинских частей и т.д. Союз защиты Учредительного собрания (СЗУС). Его лидеры приложили массу усилий для проникновения на предприятия и в казармы. В крупнейшие города и промышленные районы были посланы агитаторы и эмиссары. Выпускались сотни тысяч листовок, газет и брошюр, проводились собрания и митинги, на которых разъяснялось, почему только «учредилка» как высший орган «народовластия» может дать России мир, землю и хлеб. В поддержку российского парламента устраивались демонстрации, причём если красные арестовывали ораторов Союза и обыскивали помещения его отделений, то массовым выступлениям давать отпор не решались.

Например, одна из подобных манифестаций прошла в Москве 4 декабря. Город в те дни был охвачен политической забастовкой служащих, в которой участвовало 20 тыс. человек. К стачке склонялись и городские рабочие (трамваи, электростанции, водопровод). Поэтому, опасаясь осложнений, Моссовет решил не противодействовать шествию. Беспрепятственно прошли демонстрации Союза в Самаре 7 декабря[74] и в других городах. Среди рабочих Союз собирал подписи под своей петицией. На основных заводах Питера, в том числе Путиловском, Лесснера, Обуховском, Балтийском, Невском эта кампания проходила успешно[75]. Открывшиеся в декабре 2-й Общежелезнодорожный съезд и 2-я Всероссийская конференция Союзов рабочих печатного дела также решительно высказались за «народовластие». Об этом же заявляли многие всероссийские и региональные профсоюзные объединения.

Но подписей и резолюций явно не хватало для смещения «рабоче-крестьянской» власти. Более серьёзную подготовку вела Военная комиссия при ЦК Партии социалистов-революционеров (ПСР). «Военка» разработала план вооружённой демонстрации в день открытия Учредительного собрания, намеченного Совнаркомом на 5 января 1918 г. Выступление должно было предотвратить разгон большевиками парламента и, если хватит сил, свергнуть Совнарком. Готовность принять в нём участие, при необходимости даже с применением оружия, выразили Преображенский и Семеновский полки (спасшие Временное правительство в дни июльских беспорядков 1917 г.) и бронедивизион Измайловского полка[76]. Приступила «военка» эсеров и к созданию боевых рабочих дружин. Однако на заводах к перспективам нового столкновения между социалистами отнеслись скептически. Председатель «военки» Б.Ф. Соколов рассказывал о собрании рабочих Франко-Русского завода и Нового Адмиралтейства,

• сочувствующих нам, вписанных в партии противобольшевистские. Объясняю положение и общую необходимость, с моей точки зрения, защищать вооруженной рукой Учредительное Собрание. В ответ ряд вопросов, сомнений. «Не довольно ли было пролито братской крови?» «Четыре года была война, всё кровь и кровь...» «Большевики действительно подлецы, да только вряд ли они посягнут на У.С.» «А по-моему, - заявил один из молодых рабочих, - надо, товарищи подумать не о том, чтобы ссориться с большевиками, а как с ними сговориться. Всё же, вишь, они защищают интересы пролетариата. Кто сейчас в комиссариате Коломны[77]? Все наши франко-руссцы, большевики. Вот Смирнов, Шмаков и другие». В результате в дружинники записалось около пятнадцати человек[78].

Всего эсерам удалось зачислить в боевые дружины до 2 тысяч питерских рабочих, но «только на бумаге», так как эти отряды имели мало оружия и «были проникнуты духом безразличия и уныния». Вновь «предал» Викжель, отказавшись перебросить в Петроград антибольшевистски настроенные части лужского гарнизона[79]. И все-таки это была сила, игнорировать которую большевики не могли.

*     *     *

Тем более, что с начавшейся демобилизацией промышленности (после сепаратного перемирия с Германией в декабре 1917 г.) на улицу оказались выброшены сотни тысяч рабочих, возлагавших вину за свое бедственное положение на новую власть. В целом ряде местностей большевики по-прежнему не пользовались поддержкой на предприятиях. Так было в Донбассе ( Юзовка, Бахмут, … [повреждение текста]

С помощью отрядов красногвардейцев из других мест в ноябре-январе большевики переизбирали неугодные Совдепы в Сарапуле (заводы Пешехонова и Смагина, около 5000 рабочих), Воткинске (машиностроительный завод, 6000 рабочих), районе Клинцы-Новозыбков (текстильные и спичечные фабрики, 8000 рабочих), Закаспийской области (Среднеазиатская железная дорога, свыше 10000 рабочих ) и пр. Но рядом с этим «триумфальным шествием» начиналось и обратное движение: «антисоветские» резолюции приняла Всероссийская конференция Союза рабочих химиков (ВСРХ). Шла меньшевизация завкомов, в том числе на таких крупных предприятиях, как фабрика «Богатырь» (Москва) и завод Нобеля (Питер). После увольнения 8 тыс. человек на огромном Сормовском заводе (19000 рабочих) началась травля поредевших большевиков. Из 6000 рабочих Кулебакских заводов (Нижегородская губерния) на 1800 эсеров приходилось не более 400 большевиков. В середине декабря большевики проиграли на перевыборах в Совдеп Бежицы (Брянский паровозостроительный завод, 17000 рабочих). Ещё через три недели к социалистам перешел и Брянский уездный Совдеп (завод «Арсенал» и железнодорожные мастерские, свыше 2000 рабочих). Председатель Совнаркома Брянского уезда большевик Г.Г. Панков писал, что

• черносотенцы[80] побеждают. Фактически в нашем районе мы потерпели поражение, может быть, временное, это вопрос другой[81].

Особо следует сказать об оппозиции Всероссийского союза рабочих печатного дела (ВСРПД).

*     *     *

ВСРПД был наименее рыхлым в организационном отношении рабочим объединением. Ещё в начале века печатники имели свои легальные и подпольные союзы (Москва, 1903 г.; Самара, 1901 г. и т.д.). Едва возникнув в 1905 г., ВСРПД первым поставил вопрос о едином Всероссийском отраслевом тарифе, лидировал в движении за заключение коллективных договоров. Одним из значимых для общества достижений печатников было установление явочным порядком свободы слова (в 1905 и затем в 1917 гг.). Рабочие сами набирали и печатали в типографиях и передавали для распространения газеты и издания, не пропущенные царской цензурой. Наиболее квалифицированные и культурные среди других рабочих профессий, печатники считались самыми последовательными сторонниками «народовластия». Их интуитивная неприязнь к большевикам с установлением «диктатуры пролетариата» немедленно получила конкретное подтверждение.

Дело в том, что в борьбе за власть большевики первым делом закрывали «антисоветские» издания, оставляя многие типографии без заказов. Так, уже на третий день переворота Петроградский ВРК закрыл 20 «контрреволюционных» газет. Подобная практика велась ревкомами по всей стране. При этом вооруженные отряды занимали типографии, рассыпали набор, конфисковали запасы бумаги. В крупные типографии назначались комиссары ВРК, которые осуществляли надзор за деятельностью предприятия. Декрет о печати от 27 октября закрепил право произвольного (благодаря туманным формулировкам декрета) закрытия властью неугодных газет. Кроме того, декретом от 7 ноября вводилась государственная монополия на частные объявления, служившие основным источником существования независимых изданий. В Питере теперь правом печатать объявления из трех с половиной сотен крупных и мелких газет обладал лишь десяток официальных изданий.

Естественно, что такой комплекс мер, проведенных "рабочей" властью с целью «демократизации» печати, вел к резкому сокращению издательского дела и росту безработицы среди печатников. В одном Петрограде к середине ноября лишилось работы свыше 2000 печатников[82]. ВСРПД противодействовал. Уже 1 ноября Петроградское правление союза направило в ВРК своего делегата с требованием «немедленного восстановления свободы печати». 6 ноября собрание уполномоченных Петроградского СРПД 174 голосами против 65-ти при 14-ти воздержавшихся пригрозило всеобщей забастовкой печатников столицы в случае отклонения этого требования. 8 ноября делегация СРПД побывала в Смольном, но получила отказ. Тогда печатники приняли решение провести общую стачку после перевыборов питерского правления, которые должны были состоятся 19-20 ноября. Они не очень торопились: всё-таки, власть была не царская и не буржуйская.

Зато резко активизировались большевики. Используя комиссарский надзор, созданные в типографиях из своих сторонников «контрольные органы рабочих» (советы старост, автономные комиссии и т.п.), локауты и подтасовки, коммунистам удалось провести в новый состав петроградского правления СРПД своё большинство (15 большевиков и 10 меньшевиков). Пожалуй, это был первый опыт узурпации большевиками профсоюзного руководства в условиях своей власти. В результате всеобщая стачка была расстроена, а наиболее сильное отделение ВСРПД обезглавлено. Протест питерских печатников вплоть до весны был разобщён[83]. Но сопротивление «насилиям над печатью» не прекращалось. Нередки были стачки, причём интересы печатников и издателей совпадали. Так, типография Проппера (газета «Биржевые ведомости») бастовала против национализации, получая от хозяина оплату за дни забастовки по тарифу. Несколько недель поддерживал стачку своих рабочих издатель Суворин (газета «Новое время»)[84]. Успешнее боролись печатники в других местах. Большевистские фракции в СРПД были, как правило, ничтожны и не имели сил мешать «антисоветской» деятельности своих организаций. Дважды бастовали печатники крупнейшей в Москве типографии Сытина (газета «Русское слово»), с помощью хозяина и правления союза защитив свою газету от закрытия, а типографию от национализации. Отказывались выпускать большевистские газеты СРПД Сызрани, Брянска и Екатеринослава, не останавливаясь перед забастовками и объявлением своих мест под бойкотом. В Калуге губернский ВРК не мог печатать приказы и воззвания из-за отказа печатников. В дни переворота нижегородские печатники бросили работу в знак протеста против занятия большевиками типографий газет «Волгарь» и «Нижегородский листок». То же произошло в Вятке, едва губернская типография (газета «Вятская речь») была занята отрядом красных. Печатники Самары объявили под бойкотом занятую типографию «Волжского дня», одновременно выпуская листовки антибольшевистского Комитета общественной безопасности (в типографии «Волжского слова»)[85]. Вот фрагмент рассказа командира красногвардейцев Г.Т.Кузьмичева, посланного туда для изъятия «контрреволюционных» прокламаций:

Типографию нашли запертой; окна были заставлены изнутри так, что трудно было рассмотреть, что делается в помещении. Типография находилась в конце двора, таким образом, пока мы шли по улице и дворам, времени с момента выстрела (которым печатники были предупреждены об опасности. – В.Б.) и до того, как нам открыли дверь (на наш стук долго не открывали), было вполне достаточно, чтобы приготовиться к обыску. В типографию я вошел с двумя красногвардейцами, остальных оставил во дворе. По лицам типографских рабочих было видно, что какую-то нелегальщину здесь печатали и что помощи с их стороны при обыске ожидать нечего. Поговорив с рабочими, дал понять, что мы поверили им, что ничего неразрешённого в типографии не печатается, и решил в этот момент обыска не производить. […] Уходя, мы оставили во дворе двоих в засаде, на обязанности их было следить, будут ли выносить что-либо из типографии. Выйдя из ворот, мы пошли по направлению к штабу и через несколько минут возвратились опять на эту улицу и устроили засаду около пустующего дома, который находился на противоположной стороне типографии и несколько был углублён, имея впереди небольшой палисадник. Часа через два подъехали на двух легковых извозчиках три человека, они сошли с пролёток и направились во двор. Минут через 10-15 из ворот вышло несколько человек со свёртками; свою ношу сложили на пролётки. В этот момент выбежавшие из засады красногвардейцы окружи ли их[86].

К силе оружия большевики (которых среди печатников было едва два десятка) прибегали, печатая в типографии «Волжского дня» свою газету «Солдат, рабочий и крестьянин». Только работая вооружёнными и под охраной красногвардейцев, им удалось избежать насильственного снятия их с работы бастующими сотоварищами. Кроме того, угрожая оружием, большевики по ночам приводили из дома в типографию её ротационного печатника, так как без него пустить машину они не могли. Всех штрейкбрехеров Союз исключил из своего состава и подверг активному бойкоту. В результате коммунисты все-таки поставили свою газету, но потеряли всякий доступ в СРПД Самары, который продолжал борьбу за свободу печати, устраивая демонстрации и всеобщие забастовки (только в ноябре он провел их две: 22-24-го и 28 числа)[87].

Декабрьская Всероссийская конференция СРПД подтвердила его антибольшевистскую направленность. Среди 75 делегатов 50 были социал-демократами, 5 правыми и 5 левыми эсерами, и всего лишь 15 – большевиками[88]. Конференция выразила недоверие Советской власти, выступила против предложенного большевиками внедрения в типографском производстве сдельщины и призвала к продолжению борьбы за свободу слова, гарантировавшую печатников от безработицы. Так на элементарном уровне оказывались связаны гражданские свободы и хлеб насущный. Недаром Ленин говорил во ВЦИК 4 ноября:

• Члены союза печатников смотрят с точки зрения куска хлеба. Мы дадим им его, но в другом виде.

Но печатники не желали, чтобы им «давали» хлеб, причем в любом «виде». Они хотели его зарабатывать.

* * *

• В декабре дело с продовольствием чрезвычайно обострилось. Рабочие волновались, а контрреволюционный элемент поднял голову. […] Настроение у всех было подавленное, казалось, мы проваливаемся, -

вспоминал член коллегии Наркомпрода большевик П.А.Козьмин[89]. В Москву вместо обычных ежедневных 70 вагонов с продовольствием поступало 7-8 вагонов, в Петроград после переворота подвоз хлеба сократился с 43-45 вагонов до 10 и даже до 3 вагонов в день. В Питере, бывало, в ноябре выдавали по 3/4 фунта хлеба на 2 дня. Еще хуже было в текстильных районах, где начался голод (Тверская, Владимирская, Костромская губернии). В Богородске рабочие получали по осьмушке овсяной муки в день[90]. По городам страны прокатились пьяные погромы и беспорядки (обе столицы, Красноярск, Старый Оскол, Екатеринбург, Ярославль, Рыбинск, Кострома, Галич и т.п.). Для их подавления Совдепы вызывали отряды красногвардейцев и матросов. Всё чаще громились здания, полыхали пожары, лилась кровь. В декабре толпа фабричных в Серпухове разгромила лавки и продовольственный комитет. Красногвардейцы оказались бессильны перед стихией. Иначе было в других местах. 14 января красногвардейцы расстреляли общее собрание железнодорожников столицы Тула. Служащие и рабочие станции забастовали, требуя ареста виновника – комиссара Кажаринова[91]. 17 января огромный митинг на Нижнетагильском заводе (Урал) обсуждал вопрос о растрате денег продовольственной управы большевиками Шельняковым и Петровым. Рабочие потребовали выдать воров для расправы. Появившиеся красногвардейцы, как сообщал большевистский информатор,

• начали стрелять в воздух. Через некоторое время напуганный выстрелами и видом нескольких человек, упавших частью от страха; частью раненых шальными пулями, народ разбежался с площади по домам в паническом страхе[92].

От «страха» и «шальных пуль» погибло 4 человека, 11 было ранено. Рабочие объявили кружечный сбор и 21 января устроили похороны убитых. Председатель Совдепа большевик Д.Н. Добрынин, «искупая грехи», покончил с собой[93]. Использование красногвардейцев в полицейских целях только начиналось. Но Красная гвардия, получившая от рабочих презрительное прозвище «новых фараонов», разлагалась и таяла. В провинции этот процесс развился к весне, в столицах уже к декабрю. Так, на Франко-Русском заводе (том самом, где в боевую дружину эсеров записалось 15 человек) численность красногвардейцев упала с 1000 (октябрь 1917 г.) до 50 человек (декабрь)[94]. Близился настоящий голод, и в грядущих волнах возмущения "рабоче-крестьянская" власть могла легко захлебнуться. Надо было что-то делать.

*     *     *

Рабочее законодательство Советской власти в первые недели строилось по принципу закрепления достигнутого явочным порядком. Так, 8-часовой рабочий день был введен фабзавкомами на большинстве заводов задолго до принятия соответствующего декрета. Положение о рабочем контроле легализовало давнюю повсеместную практику вмешательства рабочих организаций в производство. Всем этим можно было добиться, однако, лояльности только части рабочих. Поддержку давало другое. Сразу после Октябрьского переворота ВРК предпринял чрезвычайные меры по борьбе с продовольственным кризисом. Так, для нужд столицы был реквизирован хлеб (200 вагонов), предназначавшийся для Финляндии. Всего же в городе ещё в ноябре было реквизировано 2300 вагонов продовольствия. Кроме того, в деревню посылались вооруженные продотряды солдат, матросов и рабочих. К 7 ноября таких «заготовителей» только из Петрограда было отправлено более 7000 человек. В провинции началась кампания изъятия хлеба помещиков и зажиточных крестьян. В итоге уже 30 ноября паек населению Питера был увеличен с 1/2 до 3/4 фунта хлеба в день, а с середины декабря выдавалось еще по 1 фунту муки ежедневно[95]. Делалось это исключительно для удержания власти. Недаром ещё 2 января Совнарком обсуждал вопрос об усилении отправки в Питер маршрутных поездов, а после победы 5 января снизил паёк до четвертушки в день[96]. Но этого было мало.

С конца ноября Совнарком внедрил беспрецедентную практику установления новых тарифов декретным путем, то есть в принудительном для предпринимателей порядке. Так, из 23 тарифов (введённых в ноябре-январе) 6 было закреплено декретами правительства, 4 явочным порядком и только 13 коллективными договорами (или 67 %; при Временном правительстве доля последних составляла 76 %)[97]. 4 декабря Петросовет совместно с руководством профсоюзов и фабзавкомов установил минимум заработной платы для чернорабочих от 8 до 10 руб. 40 коп. в день. Ещё одной уступкой чернорабочим была отмена 14 декабря всех «незаконных» доплат квалифицированным рабочим, хотя они были предусмотрены тарифным договором Всероссийского Союза рабочих металлистов (ВСРМ) с Главным артиллерийским управлением (ГАУ). Наконец, в середине января1918 г. был принят новый тариф металлистов с соотношением высших и низших ставок 1,74:1, который вводился в действие с 1 ноября 1917г. Месяцем раньше тариф с тем же соотношением ставок был принят для рабочих железных дорог. С конца декабря существовал также декрет о страховании по болезни.

Всё это далось ценой невиданной инфляции (до 40 % в месяц), истощения производственных фондов и разорения предприятий, обвальной безработицы, укрепления оппозиционных настроений среди служащих и мастеровых. Но большевики, расколов начавшийся было складываться единый рабочий антисоветский фронт, удержали под своим влиянием неквалифицированное большинство.

В результате в январе коммунисты выиграли три серьезных схватки. Во-первых, манипулируя уравнительным тарифом (то вводя его, то отменяя) они добились распада Всероссийского железнодорожного союза, главной антисоветской силы в профессиональном движении. Во-вторых, они сконструировали «ручной» ВЦСПС на созванном ими Первом Всероссийском съезде профсоюзов. И хотя большевики представляли менее половины всех организованных рабочих и служащих страны (ряд союзов в съезде не участвовал, а сам съезд столкнулся с сильной «независимской» оппозицией), они добились единства действий против соперников. Союзы же, стоявшие на платформе независимости профдвижения, объединиться так и не смогли. В-третьих, они одержали первую победу над Всероссийском Учредительным собранием.

*     *     *

Итак, приближался день открытия «учредилки» 5 января 1918 г. Сторонники «народовластия» готовились к демонстрации. Конференция рабочих и солдат Союза защиты Учредительного собрания выпустила афишу с призывом выйти 5 числа на улицы. Были намечены сборные пункты, пути движения колонн, подготовлены опознавательные значки. План вооружённого выступления «военная комиссия» эсеров разработала в деталях. Значительные колонны обещали сформировать руководители бастующих ещё с октября чиновников государственных учреждений, фабрично-заводских и железнодорожных служащих, интеллигенции (учителя и врачи). Но рабочие коллективы должны были дать самую большую массу демонстрантов. Однако организаторов выступления беспокоило отрицательное отношение рабочих к военной акции. Впрочем, лидеры и сами надеялись, что большевики «не посмеют» лить кровь мирного рабочего шествия, что они просто пугают, «чтобы оппозиция была уступчивей». Поэтому незадолго до 5 января решение о вооружённой демонстрации было отменено. В итоге, на предложение выйти невооружёнными полковой комитет семёновского полка отказался отдать приказ к выступлению. В отличие от интеллигентов и рабочих солдаты хорошо представляли себе исход мирной манифестации.

Между тем гарнизон Питера, включая I и II флотские экипажи, как и в октябре, счёл за лучшее соблюдать нейтралитет. И хотя комиссары выставили латышских стрелков, 5 тысяч матросов и ряд красногвардейских дружин, уверенности в успехе у них тоже не было. Предполагалось в случае опасных для Совнаркома выступлений в городе передать власть «учредилке» и начать ее подрыв изнутри[98]. Пока же они образовали Чрезвычайный военный штаб под председательством К.С.Еремеева, который приказал демонстрантов «не допускать близко» к Таврическому дворцу, не останавливаясь перед «беспощадным вооружённым отпором»[99]. Собрания и митинги под открытым небом были запрещены, город завален большевистскими листовками. Петросовет, райсоветы, всякие комиссариаты и союзы постановляли оставаться в этот день «при своих обычных занятиях», а Чека угрожала:

• Выступления же укрывающихся на заводах шкурников, контрреволюционеров рабочий класс несомненно пресечет решительным образом[100].

С утра 5 января отряды Смольного оцепили Таврический, патрули и разъезды заполнили улицы центра. В ключевых точках устанавливались пулеметы, возводились баррикады. Комиссары готовились встретить «контрреволюционеров» во всеоружии. Контрреволюционеры стали собираться на улицах города около 8 часов утра. Основные колонны формировались на окраинах: это была классическая рабочая демонстрация с движением от периферии к центру, где ощетинилась власть.

Красным с самого начала удалось расстроить планы шествия. Рабочие Выборгской стороны (заводы Металлический, Эриксона, «Арсенал») и Лесногоподрайона, которые направлялись к казармам Преображенского полка, были остановлены ружейной стрельбой на Александровском (ныне Литейном) мосту и безуспешно пытались перейти Неву по льду. Колонна Петергофского района (заводы Путиловский, Тильмансаи др.), встреченная красногвардейцами у Нарвских ворот, не смогла влиться в ряды манифестантов Нарвского и 2-го Городского районов (Экспедиция заготовления государственных бумаг, «Треугольник», Франко-Русский завод; 8-10 тыс. человек). Не дождавшись путиловцев, последние двинулись к месту сбора с рабочими Московского района. Руководитель «военки» эсеров Соколов встретил их на Рижском проспекте:

• Много мужчин. Немало женщин. Даже несколько детей. Растянулись они тонкой сетью и с пением нескладным революционных песен шли по направлению к Технологическому институту. Впереди несли несколько флагов. Флаги были красные. […] Разговоры манифестантов были невесёлые, ибо они знали, что вооруженная демонстрация отменена. «Идем, точно бараны. Всё равно разгонят эти подлецы большевики»[101].

У Технологического института к колонне примкнули студенты и незначительное число демонстрантов Московского района. И всё-таки большинству манифестаций удалось прорваться в центр. На Литейном проспекте у Невского, где собралась основная масса (50-60 тыс. человек), по возбуждённым людям несколько раз делал залпы усиленный красный патруль. Толпа отступала, оставляя убитых и раненых. Пробка несколько рассосалась, когда рабочие Петроградского, Василеостровского (Патронный, Балтийский, Маркуса заводы) и Невского районов (Обуховский, Невский, Александровский заводы; 15-20 тыс. человек) пошли в обход, надеясь через Марсово поле и Кирочную улицу выйти к Таврическому Дворцу. Но у здания Офицерского собрания на углу Литейного и Кирочной они были обстреляны с баррикады из пулемётов. Стреляли разрывными пулями. Только обуховцы потеряли здесь 8 товарищей. С противоположной стороны пытался выйти на Кирочную Рождественский район, но был расстрелян в Саперном переулке. Это была форменная расправа. Демонстрантов избивали, кололи штыками, обстреливали из засад, с крыш домов, из щелей заборов. Красные знамена и плакаты рвали, топтали ногами, сжигали. В тот день погибло около 20-ти (в том числе семеро отправлены в морг Мариинской больницы) и ранено до 100 человек. Комиссары торжествовали. «Правда» издевательски писала:

• Никакого массового выступления не было. В общей сложности пара тысяч буржуазных демократов, толпы саботажников при полном отсутствии рабочих и солдат таков итог "выступлении" кадетов, правых эсеров и так называемой интеллигенции вообще[102].

Расстреляна была 5 января демонстрация и в Москве, в которой участвовали десятки тысяч человек, в том числе рабочие заводов «Каучук», Металлического, Гакенталь и других. Рабочие Александровских железнодорожных мастерских не смогли выйти на улицу, так как красногвардейцы набросились на них прямо в цехе. Состоялись выступления рабочих в Туле, Сормово, Брянске и других местах. Демонстранты и митингующие могли противопоставить винтовкам только сжатые кулаки и бессильную ярость.

Между тем в Таврическом дворце царила нервная атмосфера. После 2 часов дня узнали о расстрелах, чем все, не исключая большевиков, были взволнованы донельзя. Только в пятом часу, после того, как пришли известия, что демонстрации расстроены и «опасности» не представляют, большевистская фракция прекратила собрание, и депутатов впустили в зал заседаний. Все хоры были заполнены вооружёнными красногвардейцами и матросами. Депутаты «хозяина земли Русской» открывали и вели заседание как заложники. После отказа большинства «учредилки» признать Советскую власть и утвердить её декреты, большевики, а за ними и левые эсеры покинули зал, оставив две с половиной сотни депутатов и столько же зрителей с винтовками. В 4.40 ночи 6 января заседание, под председательством лидера эсеров В.М.Чернова обсуждавшее проект «Основного закона о земле», было прервано командиром матросского караула.

Вечером того же дня ВЦИК принял декрет о роспуске «учредилки». Депутаты в этот момент заседали в гимназии Гуревича и решили возобновить Учредительное собрание в Киеве 1 февраля. Но 15 января Киев был взят красными частями. Вопрос об «учредилке» повис в воздухе[103].

*     *     *

Так закончился первый этап борьбы за «народовластие», который пришёлся на пик анархического периода революции. События 5 января 1918 г. продемонстрировали, что в тех условиях удержаться могла только власть деятельного меньшинства, основанная на «экспроприации экспроприаторов» и «насилии, не связанном никакими законами» (Ленин). Но, так как эта же власть способствовала разрушению производства и деклассированию пролетариата, кадровые рабочие инстинктивно тяготели к объединению против неё. Субъективно же они полагали, что истинная причина Октябрьского переворота, а также неудачи «однородного социалистического правительства» и «учредилки» – в партийных амбициях и раздорах. 5 января была расстреляна вера не в новых «самодержцев» (её и не было), а в партийность. Так кадровые рабочие пришли к необходимости создания внепартийных антисоветских организаций. Но об этом в следующем очерке.

Написано в 1992 г. Публикуется впервые