Под революционным подъёмом 1921 года мы привыкли понимать только Кронштадтский мятеж и восстания, прокатившиеся по необъятной крестьянской России. Массовые же волнения в городах, за исключением разве что Петрограда, находившегося в непосредственной близости и в прямой связи с Кронштадтом, из поля нашего зрения обычно выпадают. А ведь именно города служили опорными пунктами коммунистов. В Двадцать первом произошло неслыханное. Пролетариат впервые после 1917-го года преодолел внутренний раскол: подавляющее большинство тех политически активных рабочих, что ранее поддерживали коммунистов и тем ослабляли протест своих оппозиционно настроенных товарищей, теперь сомкнулись с ними в едином порыве недовольства. Осмелело и стало поддерживать профессорскую оппозицию студенчество. Открыто зароптали даже советские служащие, на согбенных спинах которых привыкли восседать комиссары.

В итоге получился пышный букет «контрреволюционных» деяний: массовые стачки, демонстрации, бунты, митинги, крамольные резолюции, агитация в воинских частях, декоммунизация профсоюзов, образование беспартийных фракций в Совдепах, создание контролирующих Соввласть выборных органов.

Как и в прежние годы, организованное сопротивление диктатуре выжигалось каленым железом. Поэтому движение достигло далеко не всех заявленных им целей. Однако, вкупе с валом крестьянских войн, оно встряхнуло древо Советской власти от корней до кроны так, что едва не посыпались с него комиссарские шишки. Коммунисты нехотя повернули к нэпу. Народная борьба Двадцать первого года получила красивое и грозное название:

Кронштадтская весна

Помещенные ниже материалы представляют собой статьи из периодических изданий 1921-22 годов, а также фрагменты некоторых личных воспоминаний, относящиеся к Кронштадтской весне. Как правило, материалы объединены в блоки связанных между собой местом и временем событий.

Иногда тексты дублируют друг друга. Учитывая специфику газетной публикации, в этих случаях мы были вынуждены сокращать их или разбивать на части, расположив последние в хронологической либо смысловой последовательности. По той же причине не помечена редакторская правка: исправленные ошибки, измененные орфография и пунктуация, раскрытые сокращения, редакторские вставки и изъятия и т.д. Стилистические особенности оригинальных текстов сохранены.

Основная часть материалов делится на две большие группы: исходящие из большевистского лагеря и из лагеря социалистической оппозиции (меньшевиков и эсеров). Несмотря на диаметрально противоположные оценки характера волнений, все вместе они создают цельную картину народного недовольства в городах.

Московская резолюция

Это были дни, когда забастовки на предприятиях столицы начали принимать массовый характер, рабочие открыто принимали противоправительственные резолюции и даже отваживались на уличные демонстрации и попытки братания с солдатами. События странно напоминали Февраль Семнадцатого года, что, видимо, чувствовал каждый современник. Поэтому «Московская резолюция», идеи которой еще полгода назад казались вчерашним днем, отрыжкой прошлого, теперь всколыхнула тысячи сердец. Вот как обстоятельства её рождения выглядят в изложении анонимного «Участника собрания» в эсеровском журнале «Революционная Россия»[1]:

«23 февраля 1921 года в Замоскворецком районе, в помещении Плехановского (бывшего Коммерческого) института у Павелецкого вокзала, состоялся громадный митинг, являвшийся продолжением собрания, устроенного за несколько дней перед тем рабочими и служащими Рязано-Уральской железной дороги. Перенесен был митинг с территории дороги в Коммерческий институт потому, что на дороге не нашлось достаточно вместительного здания – так велика была жажда рабочих и служащих послушать «своих», а не опостылевших казенных ораторов.

Митинг был открыт в 7 часов вечера в присутствии рабочих всех предприятий района, но главную массу участников митинга составляли железнодорожники.

Президиум митинга был избран исключительно из эсеров. Докладчиками от Правительства выступили Нарком просвещения РСФСР А.В. Луначарский и ряд второстепенных представителей Коммунистической партии.

Речь Луначарского, посвященная обзору международного и внутреннего положения Советской России, на всем протяжении прерывалась то негодующими, то насмешливыми возгласами рабочих. Особенно дружный хохот собрания вызвали маниловские планы быстрого и чудесного оздоровления народного хозяйства России при помощи электрофикации. Несколько раз эсеровскому президиуму приходилось принимать настойчивые меры, чтобы убедить собрание дослушать до конца казенную речь. Сам Луначарский также принимал всевозможные меры, чтобы довести до конца свой доклад, льстя рабочим, называя их «хозяевами жизни», которые обязаны вникать в предлагаемые их вниманию меры к оздоровлению хозяйства. Но рабочие беспрерывно нарушали гладкое течение речи Луначарского и громким смехом встретили наименование их «хозяевами жизни».

Последующим ораторам от Коммунистической партии, посвятившим свои речи обзору продовольственного и топливного положения России, рабочие так и не дали довести их до конца, заглушив их шумом и негодующими выкриками.

Первая же речь оратора-рабочего, члена президиума тов. Михайлова (эсера), имела у рабочей аудитории громадный успех и после каждой фразы прерывалась шумными аплодисментами всего зала.

- Мы, рабочие, не умеем так литературно излагать свои мысли, как это дано Луначарскому, но зато мы привыкли называть вещи своими именами, - начал тов. Михайлов. И затем, действительно, каждой «вещи» было дано по заслугам «свое имя». Оратор с негодованием говорил о «кремлевских соловьях», о казенных полицейских профсоюзах, о том, как «хозяевам жизни» приходится ездить на подножках вагонов в то время, как комиссары занимают целые вагоны, и о многом другом.

Последующие ораторы от эсеров подвергли резкой критике доклады коммунистов, встретив полную поддержку и всеобщее сочувствие своей критике.

Настроение собрания отразила краткая самодельная резолюция, предложенная тов. Михайловым и заключавшая в себе следующие требования:

 «Общее собрание рабочих и служащих Рязано-Уральской железной дороги с участием представителей фабрик и заводов Замоскворецкого района, устанавливает, что за три с половиной года своей власти Российская коммунистическая партия доказала полную неспособность управлять народным хозяйством России, а потому мы, рабочие, требуем:

1.       Передать власть в руки Временного коалиционного социалистического правительства.

2.       Обеспечить свободу слова, собраний, печати и т.д. для всех социалистических партий.

3.       Освободить всех политических заключенных.» (Резолюцию передаем в приблизительных выражениях).

По предложению другого оратора от эсеров в резолюцию были включены два добавочных пункта:

1.       о замене системы продразверстки системою натурального налога и

2.       о смене бюрократического режима назначенцев-комиссаров последовательным народовластием в центре и на местах.

После окончания речи первого же оратора от оппозиции, из толпы поступила в президиум следующая характерная записка: «Требуем от представителей власти гарантировать всем выступающим ораторам полную неприкосновенность личности и свободу слова, иначе мы, рабочие, будем реагировать.»

Записка эта была прочитана при бурных аплодисментах всего зала, было добавлено требование гарантий для президиума, и Луначарский торжественно обещал собранию обеспечить для всех выступающих полную неприкосновенность, что не помешало чекистам сейчас же после собрания арестовать на улице одного из ораторов (тов. Федодеева).

Кончилось собрание голосованием резолюций. Резолюция Луначарского, составленная с намерением пойти навстречу недовольству рабочих современным положением и предусматривавшая необходимость «расширения участия беспартийных рабочих в профсоюзах» и других рабочих организациях, тем не менее собрала не больше 20 голосов – количество, равное приблизительно числу присутствовавших на собрании чекистов. Наоборот, резолюция эсеров при голосовании подняла лес рук и была покрыта общими аплодисментами.»

На митинге 23 февраля присутствовала и работница Московского комитета Партии социал-революционеров М.Л.Свирская. Из её рассказа[2] следует, что история с «честным словом» Луначарского имела продолжение:«После выступления Шура Федодеев под овации всего зала вернулся к нам. Мы стояли в толпе неподалеку от президиума, весь президиум был из наших рабочих. Прошла наша резолюция. Луначарскому не давали говорить. Один из рабочих, который сидел в президиуме, подошел к нам и сказал, чтобы мы одни не уходили. Нас проводят. Но когда так бурно прошла наша резолюция, мы обо всем забыли.

Едва мы вышли из зала, а затем из здания Плехановского института, агенты Отдела Районной Транспортной Чека (ОРТЧК) арестовали сначала Шуру, а затем пошедшую за ними Цилю Бурштейн. Я же бросилась обратно, чтобы оповестить об этом аресте наших товарищей…

- Будьте спокойны, Вы не успеете доехать до дома, как они будут освобождены, - заверил меня Луначарский, когда я дозвонилась к нему в час ночи.

Но шли не часы, а дни, и друзья мои оставались в Бутырках. Снова добилась я встречи, теперь уже очной, с Луначарским. Узнав от меня, о чем идет речь, он весь съежился, как от удара, и пробормотал:

- Ну, что я могу поделать.

Я получила из Наркомпроса пропуск к Луначарскому в Кремль. И этот разговор происходил во дворце, в котором он жил. На его «что я могу поделать?» я ему сказала: «Только подлецы и негодяи дают безответственно честное слово». После этого вышла. Товарищи меня очень осуждали, что я туда пошла.»

Осуждали не зря. Невзирая на «честные» слова и прочие буржуазные предрассудки, чекисты продолжали аресты участников волнений, преимущественно второстепенных. Среди них оказались мелкие служащие дороги Козлов, Воробьев, Травников, Балуев и другие. Когда же были схвачены вожаки движения – рабочие Илясов и Михайлов, рязано-уральцы заговорили о политической забастовке. Заполучить стачку с учредиловскими лозунгами у себя под боком как раз на фоне Кронштадтского восстания в планы большевиков не входило. Газета Московского комитета РКП(б) «Коммунистический труд»[3] писала о последовавших событиях:

 «4 марта в депо Рязано-Уральской железной дороги в Москве состоялось собрание мастеровых и служащих этой дороги. Присутствовало свыше 1000 человек. Собрание это являлось продолжением собрания, состоявшегося там же накануне вечером. Центральным вопросом был вопрос об освобождении арестованных накануне рабочих Рязано-Уральской железной дороги, которые обвиняются в принадлежности к партиям, активно прикосновенным к кронштадтским событиям. После длительных прений была отвергнута резолюция тов. Гусарова, предлагавшего подтвердить резолюцию, принятую неделю тому назад собранием в Институте имени К.Маркса и говорившую о необходимости прекратить работу, пока не будут удовлетворены выдвинутые в ней требования. Отвергнув эту резолюцию, собрание единогласно приняло резолюцию, предложенную членом ЦК РКП В.П. Ногиным:

«Мы, рабочие, мастеровые и служащие Рязано-Уральской железной дороги, работающие в депо и мастерских станции Москва, заявляем, что необходимо принять все меры к поднятию работы на нашей дороге с целью увеличения подвоза продовольствия и топлива. Принимая во внимание заявление тов. Ильина об освобождении тов. Илясова, мы настаиваем также на освобождении арестованного рабочего тов. Михайлова – по проверке его вины. Мы все обещаем принять меры к тому, чтобы и в дальнейшем работы на дороге продолжались. В борьбе с врагами рабочих и крестьян будем поддерживать Советскую власть, исполняющую в свою очередь волю рабочих и крестьян.»

Принятая 4 марта компромиссная резолюция имела два последствия: освобождение Михайлова – коммунисты трезво оценили свое шаткое положение и боевой дух железнодорожников, и отказ от забастовки – рязано-уральцы с готовностью платили за свободу своего лидера. Но оппозиция на дороге не унималась, испортив большевикам весь праздник в ходе перевыборов Московского Совета Рабочих и Красноармейских Депутатов. Упомянутый «Коммунистический труд»[4] цедил сквозь зубы:

«На Рязано-Уральской железной дороге орудовали левые эсеры, которые во что бы то ни стало хотели выборов не по отдельным цехам (хотя это давало больше мест железнодорожникам в Совете), но по более крупным службам.

- У коммунистов написано: «пролетарии всех стран, соединяйтесь!» – говорил их оратор, а они хотят нас разъединить.

Эсеров послушали. Стали выбирать по службам. В двух службах выбрали беспартийных депутатов; в других  левые молодцы выборы сорвали».

Как ни старались большевики, довыборы кончились для них столь же плачевно. Беспартийные рязано-уральцы битву за депутатские мандаты выиграли. Поэтому очень скоро, «воспользовавшись временным затишьем в московском рабочем движении, Советская власть поспешила расправиться с особенно ненавистными ей рязано-уральцами, которых она считала наиболее активными противниками комиссародержавия.

7-го мая железнодорожными чекистами был арестован сцепщик Михайлов, пользующийся среди рабочих Рязано-Уральской железной дороги громадной популярностью. Возмущенные рабочие и служащие на другой день, несмотря на то, что 8-го мая приходилось на воскресенье (и официозную конференцию железнодорожников Московского узла), устроили бурный митинг и потребовали к себе представителей властей для получения от них объяснений причин ареста тов. Михайлова. Власти уклонились от объяснений. Тогда рабочие избрали из трех своих депутатов Моссовета депутацию и командировали ее в ВЧК с поручением добиться освобождения тов. Михайлова. ВЧК депутатов тут же арестовала. Последующие депутации, посылавшиеся митингом в местную ОРТЧК и другие учреждения советского “правосудия”, аккуратно арестовывались.

Рабочие, отчаявшись “законными” средствами добиться освобождения тов. Михайлова, всем митингом направились было к арестантскому вагону, где незадолго перед тем еще сидел тов. Михайлов, с намерением силою освободить его, но к моменту прихода рабочих тов. Михайлов был уже препровожден в ВЧК. Рабочие всей массой окружили тогда местную железнодорожную чеку (ОРТЧК), и, если бы не вмешательство наиболее уравновешенных товарищей, разнесли бы ее в куски. Между тем, руководивший всей «операцией» против рабочих управляющий Рязано-Уральской железной дороги С.Т. Ковылкин (сам некогда рабочий) настолько обнаглел, что осмелился на глазах рабочей толпы арестовать еще одного не понравившегося ему своим дерзким ответом рабочего. Толпа отбила арестованного.

На другой день рабочие к работам не приступили, требуя освобождения арестованных, среди которых были все депутаты в Московский Совет (беспартийные и эсеры). Но «рабочая» власть уже закусила удила и видя упорство рабочих, закрыла депо, наводнила всю территорию железной дороги войсками, чтобы воспрепятствовать устройству митингов, и объявила всех рабочих уволенными. Три следующих ночи прошли в массовых арестах уволенных рабочих. Общее количество арестованных – свыше 100 человек. Сломив сопротивление рабочих, поставив их перед угрозою голодной смерти и тюрьмы, Советская власть объявила новый прием рабочих, требуя от вновь поступающих подписки в том, что они «будут поддерживать Советскую власть». Около 300 рабочих уволены без права поступления на железную дорогу. Необходимо заметить, что и тов. Михайлов – тоже депутат от Рязано-Уральской железной дороги в Замоскворецкий районный Совет.

Настроение оставшихся на свободе рабочих – как уволенных, так и принятых обратно в депо, - подавленное и озлобленное. Работа в депо не клеится.” – мрачно подытоживал корреспондент “Революционной России” Н.М.[5] Так закончилась московская часть истории Московской резолюции.

В конце 1921 года Н.М. еще раз обратился к судьбе Михайлова[6]: «Опасаясь, что рязано-уральцы отобьют тов. Михайлова, чекисты отправили его в Саратов не с Павелецкого вокзала, а с Казанского, по «чужой дороге». В Саратове тов. Михайлов был брошен в подвал Губернской Чека в отвратительных условиях содержания. После голодовки, длившейся несколько дней, тов. Михайлов был переведен в тюрьму № 3 в общесоциалистическую камеру, т.е к заключенным эсерам и меньшевикам. Вскоре затем тов. Михайлов был вызван в суд, приговорен к расстрелу и несколько дней сидел в камере смертников под угрозой смерти. Наконец его «помиловали», но заключили в строгую одиночку, где он сидит в полнейшей изоляции.

Вся вина тов. Михайлова заключается в том, что в ряде городов, расположенных по линии Рязано-Уральской железной дороги, весною 1921 года на общих собраниях железнодорожников были приняты резолюции, составленные тов. Михайловым.»

Н.М., конечно, преуменьшает «вину» Амвросия Романовича Михайлова перед Советской властью. Он стал одной из тех, знаковых в рабочей среде, фигур, публичная деятельность и даже просто нахождение которых на свободе были для комиссаров крайне нежелательны. Самым невероятным и… страшным было, что Московская резолюция проходила на «ура» именно в тех местах, где оперировали повстанческие армии. Действительно, в марте 1921 года на железнодорожной линии Козлов – Тамбов – Кирсанов, где действовали антоновцы, обсуждение резолюции Михайлова достигло такого накала, что большевики поспешили ввести на дороге военное положение. В том же марте в Саратове, вокруг которого бушевали крестьянские отряды Вакулина и Попова, Московская резолюция подхлестнула рабочие волнения таких масштабов, что напуганные коммунисты приняли их за эсеро-меньшевистский заговор и даже «восстание».

О событиях в Саратове мы расскажем в следующем номере.

Составитель, редактор и автор комментариев В.Большаков.

Написано в 2001 г. Ранее не публиковалось.