(Глава 4)
Глава 5. Гапон и "Кровавое воскресенье"
В Петербурге зубатовское движение началось с 1902 года, когда сюда приехали деятели московского Рабочего совета. А 21 ноября 1902 года инициативная группа петербургских зубатовцев была уже принята министром внутренних дел Плеве. Если раньше он дал разрешение на собрания, то теперь разрешил деятельность союзов рабочих в целом. Лекции для рабочих организовывал священник Философ Орнатский[1], председатель общества просвещения в духе Православной Церкви. И поэтому не случайно посещал их молодой священник Георгий Гапон, студент 3-го или 4-го курса Петербургской Духовной академии, обслуживавший дом предварительного заключения. Уже в конце 1902 года Гапон познакомился с Зубатовым, а тот, в свою очередь, представил его Плеве и Лопухину, который особенно покровительствовал петербургским зубатовцам. Видя неподготовленность Гапона в рабочих вопросах, Зубатов начал снабжать его легальной и нелегальной литературой. Вскоре Гапон начал получать от Зубатова, точнее, от Департамента полиции, 100 рублей в месяц за полезную для самодержавия деятельность.
Рабочее движение в Петербурге начало активно действовать только после прихода Гапона, и то после того, как он фактически возглавил его. В феврале 1904 года Плеве утвердил устав Собрания русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга, которое к концу года уже состояло из 11 отделов и имело около 12 тысяч членов. Так из 12,5 тысяч рабочих Путиловского машиностроительного завода почти 6 тысяч были членами гапоновской организации.
Гапоновское движение существенно отличалось от московской модели зубатовской организации. Объясняется это, по-видимому, тем, что с самого начала в движении приняли участие весьма образованные рабочие, вышедшие из среды социал-демократической и других революционных партий. Они были политически более развиты, чем их московские товарищи, и, вероятно, поэтому движение с самого начала приняло более радикальный характер. Приехавший из Москвы для передачи опыта работник экспедиции заготовления государственных бумаг Ушаков так и не смог добиться признания со стороны большинства участников Собрания.
Вначале Гапон появлялся на собраниях рабочих с Ушаковым, но рабочие с партийным прошлым Ушакову не доверяли и добились его изгнания. Выйдя из гапоновской организации, Ушаков возглавил параллельную — Санкт-Петербургское общество взаимопомощи механических рабочих. Однако и здесь ничего не добился. Популярностью среди рабочих это общество не пользовалось. Так, если к концу 1904 года в гапоновской организации было около 6 тысяч путиловцев, то у Ушакова всего 250 человек. Бухбиндер весьма голословно объясняет это тем, что Собрание петербургских фабрично-заводских рабочих, то есть гапоновцев, существовало исключительно на деньги полиции. Однако эту версию опровергают показания самого Гапона, данные им в минуты откровенности уже в эмиграции. По его словам, он получил от Зубатова в общей сложности 6 тысяч рублей; при этом неизвестно, включала ли эта сумма 100 рублей, выдаваемых ему лично ежемесячно или нет. Для содержания целой организации в течение года, включая издержки по найму клубного помещения, 6 тысяч рублей — слишком маленькая сумма. Вероятнее всего, гапоновцы жили на членские взносы и пожертвования благотворителей из высшего света, с которыми у Гапона были тесные связи еще в период его работы в доме предварительного заключения.
Гапоновское движение отличалось от всех прочих организаций Зубатова тем, что оно опиралось на личность самого Гапона - человека во многом противоречивого, но весьма интересного. В Гапоне было очень сильно эмоциональное начало, чем он умело пользовался, действуя больше на чувства, чем на разум. На этом все, собственно, и держалось, вплоть до трагического "Кровавого воскресения". Поэтому, прежде чем рассказывать об организации в целом, необходимо пристальнее вглядеться в самого Гапона.
Отец Георгий Гапон вырос в украинской крестьянской семье. Окончив семинарию и став священником, очень рано овдовел. Поступил в Петербургскую Духовную академию, где пользовался покровительством Победоносцева и Саблера. Экспансивный, вспыльчивый, красивый, с покоряющими, входящими в самую душу глазами — как писал позже о Гапоне рабочий Карелин — Гапон действительно был неотразим: очень непосредственный, отзывчивый, откровенный и необыкновенно добрый. Его сокурсник по академии священник Попов, который в общем отзывается о Гапоне весьма критически, вспоминал как, будучи студентом Гапон отдал случайному нищему только что купленные сапоги, а сам потом долго ходил в домашних туфлях — и в гости, и по делам. Из собственных денег он содержал семью рабочего Петрова и все время оказывал помощь другим нуждающимся и нищим. Еще будучи студентом академии, Гапон получает направление в портовую церковь, и тут разрабатывает свои планы создания работных домов для бедных рабочих с просветительной программой. Мало того, получает на реализацию этой идеи благословение градоначальника Санкт-Петербурга и, по-видимому, также митрополита Антония (Вадковского), который, хотя Гапону и не доверял, но сделал это под давлением властей и придворных дам, желавших заниматься благотворительностью среди рабочих. Однако при всех своих хороших качествах Гапон был невероятно честолюбив и считал, что ради дела все позволено, что для дела можно использовать в своих целях и полицию.
Принцип "цель оправдывает средства" был весьма близок Гапону. Например, инспектор Чижов в отчете от 29 декабря 1904 года сообщает, что Гапон пригрозил убить его, если он не возьмет его сторону в споре с путиловской администрацией и не откажется содействовать Ушакову с его Обществом взаимопомощи. Чижов на это ему ответил, что ему более близко то общество, которое соблюдает законы и не избивает своих оппонентов.
Сохранились воспоминания о Гапоне его бывших товарищей по организации:
"Встретился я с Гапоном случайно, — пишет в своих воспоминаниях бывший большевик и активный член гапоновской организации А. Карелин. — Весной 1903 года работал в типографии на Васильевском острове в группе печатников, состоявшей по большей части из старых революционных работников. Гапона встретили в обществе трезвенников. Замечательный это был священник. Черный, стройный, голос — баритон, симпатичный, а главное, глаза. Таких глаз я никогда больше не видал, мог смотреть так, что трудно было выдержать его взгляд, подолгу, часто не спуская с вас взора, глаза его точно заглядывали в душу, в самую глубину души, будили совесть человеческую. Раз он подсел к нам, завязался разговор, убедились, что Гапон не такой, как все священники, познакомились поближе и 9 мая сошлись на квартире у Варнашева. Гапон высказал мнение, что нужно отвлечь рабочих от дурного влияния попов, необходимо устроить свое, рабочее общество, свой клуб и чайную. Чайную открыли еще до 1904 года на Васильевском острове. Вошло человек 70—80. Я был большевиком и участвовал еще в организации Бруснева, эти старые связи и мешали как-то поверить Гапону, а когда поверил ему, пришлось порвать с интеллигенцией и партией; окрестили меня зубатовцем.
Как же мы поверили Гапону? Весной 1904 года собралась наша компания полиграфического производства на квартире у Гапона. Он и открыл здесь основные требования своей петиции. Мы были поражены тогда. Я был большевиком, Кузин меньшевиком, Варнашев и Васильев хотя и беспартийные, однако честные, преданные, хорошие люди. И вот мы увидели тогда, что то, что написал Гапон, шире идей социал-демократов; и мы поняли, что Гапон честный человек, и поверили ему. Гапон был священником, и я никогда не слышал такой замечательной службы, как у него. Ведь не веришь сам во все это, а как послушаешь его, хочется слушать. Мы не во всем сначала верили Гапону, следили за ним, проверяли. Путался у нас с Гапоном Ушаков, грязный, нехороший человек. Мы удалили его и ему подобных. И только тогда поверили в Гапона. Жил он очень скромно, раздавал все. Помню, в 1903 году, в Страстную субботу, зашел я к нему; он только что ушел из общины, жил без места, нуждался, но веселый был, шутил. Пришел монах с пакетом от митрополита Антония, а в пакете 25 рублей. Вдруг пришел какой-то рабочий, без места, которому и разговеться нечем. Гапон взял и отдал ему половину того, что получил от Антония. Он часто помогал рабочим и бедным, и нас заставлял это делать. Устраивал концерты и сборы в пользу безработных. Нуждался он сильно, и я частенько помогал ему союзными деньгами и брал с него расписки"[2].
Оценка личности Гапона в работе Бухбиндера, критически относящегося к Гапону, мало чем отличается от почти восторженной оценки Карелина. Очень положительно отзываются о Гапоне и другие деятели движения, например, Варнашев, Павлов. Рабочий Петров пишет более резко, видимо, находясь под влиянием событий 1905 года и смерти Гапона. Но и он признает доброту и отзывчивость Гапона. Согласно данным Карелина и Рутенберга, Гапон фактически содержал семью Григория Петрова на свои средства. Рутенберг и другие интеллигенты отзываются о Гапоне как о добром человеке, но исключительно тщеславном и невежественном, который не чувствовал, где, что и когда он может делать и где поджидает его опасность.
Активистами гапоновского движения были так называемые орлы, бывшие революционеры, недовольные деятельностью своих партий и вышедшие из них, или лица, ранее близко стоявшие к этим партийным кругам. По словам историка Святловского, орлы представляли среди петербургского пролетариата влиятельную и значительную группу людей, для которых была характерна враждебность к революционной интеллигенции. При этом каждый из них отличался развитой волей и индивидуальностью. Без привлечения на свою сторону "орлов" дело Гапона не могло бы пойти так далеко. Об интеллигентности "орлов" пишет в своих воспоминаниях Павлов, который, являясь активным членом гапоновской организации, не был, однако, рабочим, и смотрел на все как бы со стороны. Особенно положительно он пишет о Карелине — главном казначее гапоновской организации. Карелин хорошо знал положение не только в Петербурге, но и во всей России, отличался начитанностью, в особенности по рабочему вопросу, общим высоким уровнем развития и способностью к глубокому анализу происходящего. Еще большее влияние имела жена Карелина. Она верила в Гапона как в неизбежный рок, была удивительно скромным человеком и не сознавала своего значения в общем деле. По-существу она одна до конца верила в честность Гапона по отношению к рабочим, и смягчала взаимоотношения Гапона с его окружением. Гапон, в свою очередь, по-видимому, безо всякой зависти признавал значение Карелиной, видя в ней истинного друга, раскрывая ей, как никому, свою душу[3].
Интересно, что и Карелин, и его жена, судя по их воспоминаниям, опубликованным в советское время, слепо верили в Гапона и отрицали мысль, что он мог быть провокатором.
Варнашев в своих воспоминаниях поведал об "орлах" как о людях обеспеченных. "Консервативность ответственного кружка, — пишет он, — обуславливалась отчасти некоторой солидностью его членов, семейным положением, сравнительным материальным достатком. Заработок в сто рублей в месяц на механическом производстве не представлялся диковинным. Я, например, как токарь, зарабатывал в небольшой мастерской от ста до двухсот рублей в месяц[4].
Если учитывать, что сапоги стоили 7—8 рублей, а костюм — 12—20, то можно представить, какой это был большой заработок. Любопытно, что начинающий инженер получал не больше 50 рублей. Все это было типично для государства, только что вступающего в бурный период индустриального развития, когда ощущается нехватка высококвалифицированных рабочих и, наоборот, перенасыщение неквалифицированных. Русские мастера получали гораздо больше западноевропейских. Этим объясняется присутствие в то время в России большого количества иностранных рабочих. Русские же разнорабочие ездили на заработки за границу, так как при перенасыщении рынка труда неквалифицированными рабочими, заработки последних в России были в 3—4 раза ниже западноевропейских.
Даже Варнашев пишет о том, что с приходом Карелиных, которые обладали некоторым политическим опытом и были на заметке у полиции как неблагонадежные, а также с приходом Кузина, Я. Иванова, Харитонова, А. Усанова, В. Князева и В. Иноземцева, гапоновское движение существенно полевело. Так, например, патриотическое отношение к русско-японской войне сменилось на критическое. Однако и до появления Карелиных Гапон намекал на свершение крупных дел, и каждый отдавался работе целиком, верил в нее. Количество активных членов постоянно росло[5].
Деятельность гапоновских организаций была аналогична первоначальной зубатовской идее, то есть, направлена на культурно-просветительную работу. Собрания русских фабрично-заводских рабочих Петербурга устраивали танцевальные вечера, библиотеки-читальни, где читались лекции и велись собеседования исключительно по экономическим вопросам. Интеллигенцию Гапон не подпускал, боясь ее влияния на рабочих. (Под интеллигенцией понималась левая революционная публика) Гапон понимал, что для успеха его организации необходимо привлекать женщин. Всей работой среди женщин руководила Карелина. Она организовала особые женские отделы. Накануне 9 января было 11 мужских и 3 женских отдела. В мужских было 12 тысяч членов, в женских — свыше 1000[6].
Карелин рассказывает, что оперный артист Павлов и его жена взяли на себя организацию культурно-театральной жизни рабочих. "У рабочих была странная охота заниматься математикой, русским языком, иностранными языками, музыкой и даже гимнастикой, - вспоминает Карелин. - Много читал нам геолог Преображенский, ведь рабочие ничего не знали, как и откуда земля и мир, а в лекциях все это разъяснялось. Павлов организовал музыкальную часть. К ноябрю у нас было уже 11 отделов и организовывался 12-й в Сестрорецке...
В каждом отделении были хорошие библиотеки, потом их, после 9 января, увезли в охранку. Варнашев рассказывал о рабочем движении, революциях, партиях. С наступлением весны начали читать исключительно газеты. В это время начались земские петиции, мы читали их, обсуждали и стали говорить с Гапоном о том, не пора ли и нам выступить с петицией самостоятельно, он сначала отказывался"[7].
Как подчеркивает Бухбиндер, на положение дел в гапоновских организациях влиял не только приход новых членов, а все новые идеи и общественные начинания и события в русском обществе в 1904 году: петиции либералов и земцев о конституционных изменениях и преобразованиях, убийство Плеве, неудачи в войне.
В 1904 году в Санкт-Петербурге появился газетный кружок, который сосредоточивал дискуссии на политических событиях. Он-то и начал давить на Гапона, чтобы тот реализовал шествие-петицию. В газетном кружке, согласно Бухбиндеру, изучали "Капитал" Маркса и поговаривали о борьбе за 8-часовой рабочий день, увеличение зарплаты и прочее[8].
Айнзафт добавляет, что в газетном кружке преимущество имели такие газеты, как "Сын отечества" и "Наша жизнь". Вопросы часто ставились довольно примитивно: например, спрашивали, как ввести конституцию или как повысить заработную штату. В начале ноября в кружок пришло несколько партийных агитаторов, которые обычно заканчивали свои страстные речи лозунгом: "Долой самодержавие!" Этот призыв, продолжает Айнзафт, вызвал со стороны рабочих явное негодование[9].
С конца 1904 года в гапоновские организации внедрились интеллигенты, которых до сих пор там не было. Это были Прокопович, Кускова, Богучарский и другие[10]. Постепенно их влияние увеличилось.
Как же произошла трагедия 9 января? Тут очень много путаницы и противоречий. Один из главных деятелей движения и председатель одного из отделов гапоновских организаций Варнашев говорит, что Гапон говорил рабочим о своем намерении обратиться к царю с петицией еще задолго до январских событий. Об этом же упоминает и Карелин. Петиция была составлена Гапоном вместе с рабочими, и легла в основу петиции от 9 января. Только левыми интеллигентами были добавлены еще политические требования: введение конституции и освобождение политических заключенных.
Предлогом для шествия послужило увольнение четырех путиловских рабочих-гапоновцев, которое гапоновцы восприняли как начало преследования всей организации. (Айнзафт также считает, что увольнение было сделано с провокационными целями.) Но были и другие мнения. Согласно расследованию фабрично-заводского инспектора Чижова, рабочие были уволены не с провокационной целью, а за плохую работу, что и было сообщено Гапону. Гапоновцы, однако, не удовлетворились ответом и предъявили администрации завода 5 января 1905 года следующие требования:
-
рассчитать мастера, уволившего рабочих и принять назад Сергунина и Субботина;
-
ввести 8-часовой рабочий день;
-
принять к сведению, что расценка новых изделий после испытаний должна устанавливаться мастером по добровольному соглашению с выборными рабочими из мастерской, и только после этого считаться обязательной;
-
учредить постоянную комиссию из выбранных рабочих, которая совместно с администрацией разбирала бы претензии рабочих и принимала бы участие в решении вопросов об увольнении;
-
установить нормальную плату для чернорабочего не ниже одного рубля в день;
-
отменить сверхурочную работу, а в случае крайней необходимости платить двойную оплату;
-
за брак, совершенный не по вине рабочего, оплачивать ему полную зарплату.
А теперь обратимся непосредственно к петиции 9 января. Первый ее раздел назывался "Против невежества и бесправия русского народа" и включал в себя: во-первых, немедленное освобождение всех пострадавших за политические и религиозные убеждения, за стачки и крестьянские беспорядки; во-вторых, немедленное объявление свободы и неприкосновенности личности, свободы слова, печати, собраний, совести; в-третьих, обязательное общее образование на государственный счет; в-четвертых, обеспечение ответственности министров перед народом и гарантии законности правления; в-пятых, обеспечение равенства перед законом всех без исключения; в-шестых, отделение Церкви от государства. Не нужно быть большим знатоком истории русских революционных движений, чтобы почувствовать в этих пунктах дух и авторство левой интеллигенции.
Второй раздел петиции "Меры против нищеты народной" нес на себе отпечаток творчества Гапона. Однако не лишен он и влияния интеллигенции. Например, первое требование об отмене косвенных налогов и замене их прогрессивным подоходным есть явно продукт творчества интеллигенции. Зато остальные три — отмена выкупных платежей, дешевый кредит и постепенная передача земли народу, обязательное исполнение заказов военного и морского ведомства в России, а не за границей, и прекращение войны — несут в себе идеи Гапона.
Третий раздел "Меры против гнета капитала над трудом" включал в себя: во-первых, требование отмены института фабричных инспекторов (тут явно отражение гапоновского конфликта с Чижовым); во-вторых, учреждение при заводах и фабриках постоянных комиссий выборных рабочих, которые вместе с администрацией разбирали бы все рабочие претензии и увольнения; в-третьих, предоставление свободы потребительско-производственным и профессиональным рабочим союзам; в-четвертых, введение 8-часового рабочего дня и нормирование сверхурочных работ; в-пятых, требование свободы борьбы труда с капиталом (т. е. требования свободы забастовок); в-шестых, обеспечение нормальной зарплаты; в-седьмых, участие представителей рабочего класса в выработке законопроекта о государственном страховании рабочих[11].
Правительство повело себя во всей этой истории глупо и непоследовательно. С одной стороны, информировало Гапона о том, что демонстрация допущена не будет (из-за этого Гапон был против именно демонстрации 9 января), но делало это очень нерешительно, в неопределенных формах; с другой стороны, вызвало и стянуло в Петербург войска и вроде бы намеревалось действовать решительно. Единственный, кто пытался предотвратить кровопролитие, был градоначальник Петербурга Фулон. За несколько дней до 9 января он настаивал на аресте Гапона. Но министр внутренних дел Святополк-Мирский отказался, опасаясь этой мерой возбудить недовольство рабочих. Только в пятницу, 7 января, последовало распоряжение Гапону явиться к своему духовному начальнику, митрополиту Антонию Вадковскому, но тот не явился. Наконец, 8 января, во второй половине дня, Святополк-Мирский отдал распоряжение арестовать Гапона, но было уже поздно. К Гапону, окруженному все время большими толпами возбужденных рабочих, даже подойти было нельзя. Решение же правительства привести в готовность войска начальник департамента полиции Лопухин объясняет тем, что, по агентурным сведениям, в толпе, без ведома Гапона и самих рабочих, находились вооруженные революционеры, намеревавшиеся вызвать антиправительственные акты, а если появится Николай II, то убить его.
Со своей стороны, Гапон 7 января направил министру внутренних дел письмо, в котором говорил следующее:
"Рабочие и жители города Петербурга желают видеть Царя 9 января, в воскресенье, в 2 часа дня, чтобы выразить ему непосредственно нужды всего русского народа. Я, как представитель Собрания русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга, мои сотрудники, товарищи рабочие, даже так называемые революционные группы разных направлений гарантируем неприкосновенность его личности. Пусть он выйдет, как истинный Царь, с мужественным сердцем к своему народу и примет из рук в руки наши петиции. Иначе может произойти конец той нравственной связи, которая до сих пор существовала между русским Царем и русским народом. Ваш долг перед Царем и русским народом сегодня же довести вышесказанное до сведения Его Императорского Величества и передать прилагаемую здесь нашу петицию. Пусть же он с доверием отнесется на деле, а не в Манифесте, к нам".
В дополнение к петиции, 8 января Гапон отправил Николаю II в Царское Село следующее письмо:
"Государь! Не думай, что твои министры сказали тебе всю правду о современном положении. Народ весь верит в тебя. Он решил явиться завтра, в 2 часа пополудни, к Зимнему дворцу, чтобы представить тебе свои нужды. Если в нерешимости ты не покажешься народу, ты порвешь нравственную связь, существующую между тобой и твоим народом. Доверие, которое он питает к тебе, исчезнет, и на этом месте между тобой и народом прольется невинная кровь. Явись завтра перед народом и прими с открытой душой нашу смиренную петицию. Я — представитель рабочих, и мои мужественные товарищи гарантируем неприкосновенность Твоей личности. Георгий Гапон"[12].
О том, что Гапон надеялся своей петицией возыметь благое воздействие, свидетельствует следующая сцена, которую описывает в своих воспоминаниях Гутенберг:
"Гапона я смог увидеть только 9-го утром. Я застал его среди нескольких рабочих, бледного, растерянного.
- Есть у вас, батюшка, какой-нибудь практический план? — спросил я. Ничего не оказалось.
- Войска ведь будут стрелять.
- Нет, не думаю, — ответил Гапон, надтреснутым голосом.
Я вынул бывший у меня план Петербурга с приготовленными заранее отметками. Предложил наиболее подходящий, по-моему, путь для процессии. Если бы войска стреляли, забаррикадировать улицы, взять из ближайших оружейных магазинов оружие и прорваться во что бы то ни стало к Зимнему дворцу. Это было принято. Гапон немного успокоился и оправился"[13].
Рутенберг явно преувеличивает панику Гапона. После первого же конфликта с вооруженным отрядом, он крикнул: "Вперед, товарищи! Свобода или смерть!"
Нет смысла описывать здесь подробности шествия: обстрелы, льющуюся кровь, смерть. Мы все это хорошо знаем из других источников. О "Кровавом воскресенье" написано достаточно: много правды, но много и фальши. Однако факт остается фактом: в невинной крови виноваты непоследовательность и малодушие и правительства и Николая II, не рискнувшего явиться перед рабочими. Если революционеры действительно хотели спровоцировать конфликт, который привел бы к пропасти между царем и народом, то они этого достигли. Не будь "Кровавого воскресенья", вряд ли состоялось бы октябрьское восстание рабочих 1905 года в Москве. Вообще, вряд ли радикализация рабочего класса пошла бы такими быстрыми темпами. После шествия 9 января сам Гапон преобразился, и буквально за несколько минут стал революционером. Спрятанный Рутенбергом, переодетый, побритый, он в тот же день 9 января крикнул перед рабочими, что нет больше Бога и нет больше царя. И рабочие это поддержали. В тот же день он написал обращение к рабочим:
"Братья, товарищи рабочие! Самому царю я послал 8 января письмо в Царское Село. Просил его выйти к своему народу с благородным сердцем и с мужественной душой. Ценою собственной жизни мы гарантировали ему неприкосновенность его личности. И что же? Невинная кровь все-таки пролилась! Зверь — царь. Так отомстим же, братья, проклятому народом царю и всему его змеиному отродью. Министрам — всем грабителям несчастной русской земли. Смерть им всем! Вы не встанете на работу, пока не добьетесь свободы. Верьте, скоро добьемся свободы и правды! Неповинно пролитая кровь тому порукой!"[14].
За этим следует ряд его дальнейших революционных воззваний как из России, так и из-за границы, куда его на другой же день после событий переправляют Рутенберг и Перес. В них Гапон призывает к восстанию, к убийству царя, к революции. Пишет открытое письмо к социалистическим партиям России, призывает их всех к объединению, координации действий на предмет вооруженного восстания, свержения самодержавия и передачи полномочий Великому собранию.
20 января (2 февраля по новому стилю) Гапон пишет письмо Николаю Романову, призывая его к отречению от престола.
"Иначе вся имеющая пролиться кровь - на тебя да падет, палач, и на твоих присных. Георгий Гапон".
В одном из обращений от 10 февраля 1905 года он пишет: "Все силы каждой партии должны быть мобилизованы. Бомбы и динамит. Террор, единичный и массовый. Все, что может содействовать народному восстанию. Ближайшая цель — свержение самодержавия, Временное революционное правительство, которое немедленно провозглашает амнистию всем борцам за политическую и религиозную свободы, немедленно вооружает народ и немедленно созывает Учредительное собрание, на основании всеобщего, равного, тайного и прямого голосования. К делу, товарищи! Вперед на бой! Повторим же лозунг петербургских рабочих 9 января — "Свобода или смерть!"[15].
За границей Гапон совершенно растерялся. Сначала он поехал в Женеву и там с большими трудностями нашел Плеханова, отношения с которым не наладились, хотя Гапон заявил себя членом социал-демократической партии, которым, конечно, не был. Затем Гапон встречался с Лениным, который, единственный из революционеров, ему понравился.
Не найдя общего языка с социал-демократами, Гапон через несколько дней объявил себя эсером, а потом заявлял, что ни к каким партиям никогда не принадлежал и принадлежать не собирается. Ему были ближе активные действия, чем теоретические исследования кабинетных социалистов.
Рутенберг, встретив Гапона за границей, пишет о нем:
"Оказавшись первой фигурой русской революции, Гапон в то же время не разобрался в смысле и значении партий. Он не понимал даже всей важности сыгранной им 9 января роли. Так или иначе, он был искренним в это время. Или умело, или неумело заботился только об успехе дела... Посланная в Петербург по его личному делу госпожа Н. вернулась и сообщила ему, что встречала Пасху в обществе его рабочих и рабочие хотят устроить подписку, чтобы поставить ему памятник. — "При жизни, — добавил Гапон, — как никому"[16].
Гапон несколько раз возвращался в Россию, вернее в Финляндию, потом опять уезжал. В конце концов, вошел в переговоры о возвращении с представителем Охранного отделения департамента полиции Медниковым. Ему обещали амнистию. В самом начале 1906 года Гапон вернулся в Россию. Получил обещанную амнистию, но не успокоился. Предпринимал всевозможные действия по возрождению своей организации. С этой целью, например, он написал министру внутренних дел Дурново письмо, где делает попытку объяснить свое поведение:
"Вам должно быть хорошо известно, как я беззаветно отдавал себя на службу пролетариату до 9 января, - пишет Гапон. — Не прошло года, как из кучки преданных мне рабочих, без всякой материальной помощи со стороны правительства, несмотря на все нападки социал-демократов и социал-революционеров, несмотря на недоверие со стороны интеллигенции, буквально на гроши рабочих, выросло большое общество, так называемые, одиннадцать отделов собрания рабочих. Жизнь в них била ключом, потому что в основе общества лежала правда и потому, что в нем была душа жива. Для меня и для членов рабочего общества личность Его Императорского Величества всегда была священна[17]. Мы допускали иногда критику бюрократического режима, поскольку это касалось рабочего дела и народного блага. Будь со стороны правительства должное внимание к обществу, как к барометру настроения рабочих масс, Собрание явилось бы прочной базой для разумного профессионального и рабочего движения в России. 9 января — роковое недоразумение. В этом, во всяком случае, не общество виновато, со мной во главе. За несколько дней до 9 января я вошел в сношение с крайними партиями и потребовал, чтобы они не выкидывали красных флагов во время шествия и чтобы это мирное шествие народа к своему Царю не превращалось в демонстрацию. Я действительно с наивной верой шел к Царю за правдой. Естественно, после трагических событий, под влиянием возмущенных чувств, гнева и мести за неповинную кровь народных мучеников, я впал в крайность. Первым провозгласил лозунги о вооруженном восстании, временном революционном правительстве. Познакомившись хорошенько с партиями, я не вошел ни в одну, разочаровался в них. Повидавшись же со своими товарищами рабочими и соприкоснувшись непосредственно с русской действительностью, я понял свою грубую ошибку и мужественно, открыто признался в ней. /... / Все это я сделал по глубокому убеждению, что единственный исход, гарантирующий благо России и Государя, есть закономерное устройство России на началах, возвещенных Манифестом 17 октября"[18].
Гапону не удалось восстановить свою организацию, хотя правительство дало значительную сумму (около 30 000 рублей) для выплаты пострадавшим рабочим и их семьям, как компенсацию за 9 января. Однако рабочие продолжали верить Гапону. Под Новый 1906 год в Териоках у Талона было собрание рабочих (110 человек), которое подтвердило права и полномочия, какие имел Гапон до 9 января. По-видимому, эсеры об этом пронюхали и решили как можно скорее уничтожить Гапона. Характерна в связи с этим приводимая Рутенбергом в его мемуарах беседа Гапона с ним, Рутенбергом, состоявшаяся 24 февраля 1906 года:
"Моя совесть чиста, - говорил ему Гапон. - Кого я предал - пусть скажет. Деньги брал? Деньги эти народные, и я считаю, что можно всеми средствами пользоваться для святого дела. Провел правительство до 9 января и теперь хотел. Сорвалось. Что про меня могут сказать? Ну, ты бы рассказал все, что я тебе рассказывал. Ну, что же? Находился в сношениях с правительственными лицами, имея в виду пользу народа".
О том, что Гапон верил, что он все это делает для пользы народа, по-моему, нет никаких сомнений. Кстати, ни Рутенберг, ни другие авторы, которые пишут о Гапоне, не приводят ни одного конкретного факта предательства Гапона. Из отчетов Рутенберга ясно лишь только, что Гапон уговаривал его поступить на службу к Рачковскому в охранку за огромные деньги, которые потом можно было бы использовать на нужды тех же эсеров. По существу, это было единственное обвинение против Гапона перед его повешеньем на даче в Озерках, единственное конкретное обвинение, выдвинутое Рутенбергом.
"Ты меня назвал Рачковскому членом боевой организации, - говорил Гапону на даче в Озерках Рутенберг. - Другими словами, выдал меня. Взялся соблазнить меня в провокаторы, взялся узнать все от меня и выдать боевую организацию. Написал покаянное письмо Дурново... Ты виделся с Рачковским после Москвы? - продолжал спрашивать Рутенберг... -
- Да.
- Сколько раз?
- Один только раз!
- Когда?
- Дней шесть тому назад.
До сих пор Гапон ходил по комнате, потом он лег вялый, разбитый на постель"[19].
Этот отрывок показывает, как мучительна для Гапона была его двойная игра. Поражает, однако, и другое — насколько откровенным был Гапон с Рутенбергом, рассказывая ему даже о таких деталях, как условные клички, свои и Рачковского, номер телефона Рачковского и прочие детали. Таким образом, речь идет не о предательстве со стороны Гапона, а об открытом предложении Рутенбергу стать сотрудником полиции — для целей партии.
На даче в Озерках на шею Гапону была наброшена петля, и он был задушен. Петлю затягивал на его шее эсер Деренталь-Дего. Ирония судьбы: когда Савинков отправился на подпольную работу в Россию в 1924 году, с ним отправились и супруги Деренталь-Дего. ГПУ убедило их вступить с ними в сотрудничество для совместной борьбы против "леваков", то есть Зиновьева и Троцкого. Савинков, убедившись, что это обман, покончил с собой, а Деренталь, согласно данным Бурцева, стал жить с женой на свободе и последнее время состоял при госпоже Каменевой и, в числе других чекистских гидов, обслуживал всех иностранцев, которым большевики хотели втереть очки[20].
Что касается обстоятельств убийства Талона, то тут все очень неясно. Рутенберг говорит о том, что он выполнял распоряжение Азефа, который в то время был руководителем Боевой организации и еще не был разоблачен, а поэтому его распоряжения были равносильны приказу, требующему немедленного исполнения. Сам Рутенберг тоже был членом Боевой организации.
Как мы уже говорили, рабочие, окружавшие Гапона, его предательству не поверили. И у них были на то основания. Среди рабочих не было ни одного лица, пострадавшего по какому-либо доносу Гапона. Это признает и Рутенберг. Карелин же в своих воспоминаниях даже утверждает, что уверен в чистоте Гапона, а его убийство считает делом рук Азефа, ибо Гапон знал про службу Азефа в полиции. Рутенберг мог быть введен в заблуждение Азефом. Карелин пишет:
«Талона затравили. Мы не знали, что он затевает писать в газету или прибегнуть к террору. Случайно я узнал, что он решил избрать второй путь. Мой приятель, рабочий И. Анд-рик, сказал, что Гапон зовет его в боевую группу, которую начал составлять, для убийства Рачковского, Витте и других. Гапон о своем намерении сказал Рутенбергу, этот Азефу, а от Азефа узнал Рачковский»[21].
Отношение рабочих к Гапону характеризуют и надписи на венках на могиле Гапона. Например: "Спокойно спи, убит, обманутый коварными друзьями. Пройдут года, тебя народ поймет, оценит и будет слава вечная твоя"[22].
Таков печальный финал жизни этого запутанного, противоречивого человека.
Однако дело Гапона пережило его самого. Интересно, что уже фабричный инспектор Чижов в конце своего рапорта о путиловском конфликте говорит о необходимости узаконить профсоюзное движение и борьбу рабочих за свои права. В 1906 г. профсоюзы были, наконец, легализованы, и вместе с ними и их право на экономическую стачку.
(Глава 6)
[1] Отец Философ Орнатский был весной 1918 г. одним из первых священников, зверски расстрелянных большевиками; перед расстрелом он совершил покаянную молитву за всех приговоренных и благословил каждого расстреливаемого, см. о. Михаил Польский"Новые мученики российские", т. I. Джорданвиль, 1949, сс. 184-186.
[2] А. Карелин. "9 января". "Красная летопись" № 1, 1922,сс. 106-115.
[3] Павлов. "Из воспоминаний о рабочем союзе и священнике Гапоне". "Минувшие годы" № 3, 1908, сс. 51-52.
[4] Варнашев. "От начала до конца с гапоновской организацией в Петербурге". "Историко-революционный сборник", т. 1. М., 1924,сс. 193-198.
[5] Варнашев. Цит. соч., сс. 193-198.
[6] Бухбиндер. "Зубатовщина и рабочее движение в России", М., 1922, сс. 40-41.
[7] Карелин. Цит. соч., "Красная летопись" № 1, 1922, сс. 109-110.
[8] Бухбиндер. Цит. соч., с. 42.
[9] Айнзафт. "Зубатовщина и гапоновщина". М., 1925, сс. 134-137.
[10] Карелин. Цит. соч., с. 110.
[11] Бухбиндер. Цит. соч., сс. 55-60.
[12] Сверчков. «На заре революции». Л., 1925, сс. 85-90.
[13] П. М. Рутенберг. Дело Гапона. "Былое", № 11-12. Париж,1909 г., сс. 32-33.
[15] Талон. "Воззвание к петербургским рабочим и всему российскому пролетариату". "Освобождение" № 67, 1905, сс. 277-278; "Новое письмо Гапона". "Искра" № 87, 10 февраля 1905.
[16] Рутенберг. Цит. соч., сс. 39-44.
[17] Это после его недавних-то обращений, в которых называл царя зверем и призывал смерть на него и все его "змеиное отродие".
[18] "Из записной книжки очевидца". "Письмо Гапона", "Красный архив", т. 2, 1925, сс. 295-297.
[19] Рутенберг. Цит. соч., сс. 67-68, 88.
[20] Бурцев. "Печальный конец Бориса Савинкова". "Былое", II, Новая серия. Париж, 1933, с. 54.
[21] Карелин. Цит. соч., с. 116.
[22] Ювачев. "Могила Гапона", "Исторический вестник", т. 18, 1909, сс. 206-209. В статье приведена фотография панихиды у могилы на годовщину смерти Гапона, на которой видна огромная толпа рабочих.