(Глава 1)
Глава 2. Министерство внутренних дел и рабочие союзы
Официальная советская историография по зубатовскому движению весьма скудна и трафаретна. В большинстве работ по истории рабочего движения в России о нем говорится как бы вскользь. Например, книга старого большевика и старого профсоюзного деятеля Сверчкова уделяет зубатовскому движению всего лишь полторы страницы и представляет Зубатова и все его движение как грязную полицейскую провокацию. Кроме того, утверждается, что эубатовское движение было порождено забастовками рабочих. Об этом пишет, к примеру, тот же Сверчков[1]. На самом деле идея "зубатовского движения" родилась гораздо раньше, чем началась волна забастовок 1901—1902 гг. Идея союза между Охранным отделением и рабочими возникает у Зубатова в 1896 году, когда ему удалось разгромить социал-демократический союз Москвы и арестовать его участников. Позднее он признавался, что арестовав революционных деятелей и рабочих, связанных с социал-демократами, и ведя следствие, он понял, насколько различны цели тех и других. Рабочие давали ясно понять, что их цель — добиться каких-то возможностей самоорганизации, улучшения быта и труда. А целью интеллигенции была революция. В результате длительной переписки с Министерством внутренних дел Зубатову удалось, наконец, убедить петербургское начальство разрешить ему освободить без суда всех арестованных, в том числе и интеллигентов, и начать своего рода эксперимент по организации рабочего движения под надзором полиции[2].
В своих беседах с подследственными за чашкой чая в собственном кабинете Зубатов говорил рабочим, что царизм ничего не имеет против экономической борьбы пролетариата, что рабочие могут добиться значительного улучшения своего положения и в системе самодержавия, что, наконец, правильно понятая монархическая идея, может удовлетворить все нужды страны при условии высвобождения общественных сил[3].
На словах Зубатова о высвобождении общественных сил в рамках монархии следует остановиться особо. Он имел в виду нечто совершенно новое, некую прогрессивно развивающуюся, постоянно преобразующуюся форму монархии, в конце концов, сводящуюся к той или иной форме конституционализма. Подтверждения подобных настроений Зубатова можно найти и в воспоминаниях лидера партии социалистов-революционеров (эсеров) Виктора Чернова. Еще студентом, будучи арестован, он имел обстоятельную беседу с Зубатовым в 1894 году. Суммируя и обобщая, Чернов так сформулировал взгляды Зубатова:
Во-первых, несмотря на недостатки, царское правительство идет по пути конституционных реформ, развитие которых задерживается революционерами[4].
Во-вторых, Министерство внутренних дел вырабатывает программу всеобщего обязательного образования.
В-третьих, полиция делает немало ошибок по глупости и незнанию. Чтобы избежать этого в будущем, охранному отделению нужны хорошо образованные, культурные кадры. Необходимо, чтобы общество перестало смотреть на таких работников как на предателей.
В-четвертых, если бы революционеры не убили Александра II, на сегодняшний день Россия уже имела бы конституционную власть. Самым большим врагом всего прогрессивного, сказал Чернову Зубатов, является проповедь терроризма[5].
Это свидетельство Чернова указывает на то, что Зубатов был сторонником конституционной монархии задолго до того, как в России была введена конституция 1905-1906 гг. Через два года после операции по очистке Москвы от социал-демократов, в 1898 году, обер-полицеймейстер Москвы Димитрий Трепов представил московскому генерал-губернатору великому князю Сергею Александровичу составленную Зубатовым записку. В частности, в ней говорилось, что до тех пор, пока революционеры проповедуют чистый социализм, бороться с ними можно и голыми репрессиями, но как только они начинают критиковать существующий государственный строй, репрессивные меры теряют | свой смысл. Если, например, сегодня революционные агитаторы начали вскрывать недостатки системы фабрично-заводской администрации, значит полиции следует тщательно следить за положением на промышленных предприятиях и заботиться о строгом выполнении законов во всех областях, касающихся личности, труда и трудовых отношений рабочего. Таков порядок дня[6].
В феврале 1905 года Коковцов, тогда еще министр финансов, в своей записке Государю Императору о желательности легализации профсоюзного движения тоже указывал на то, что московская полиция, противореча принятым установкам, еще в 1898 году занялась наблюдением за строгим выполнением рабочего и трудового законодательства, а также исследованием вопросов, проблем и ситуаций, которые обычно приводили к промышленным конфликтам. В связи с этим в том же 1898 г. было создано два совета. Один — рабочих механической промышленности и второй совет — текстильных рабочих; в их задачу входило выяснение потребностей рабочих[7].
Таким образом, эти свидетельства ясно указывают на то, что старый большевик Сверчков ошибался, связывая начало зубатовского движения с рабочими волнениями 1901-1902 гг. Оно началось года на три-четыре раньше, чем принято в советской историографии, хотя историка может ввести в заблуждение тот факт, что департамент полиции, в том числе сам Зубатов, в своих сводках и отчетах в 1896 году, явно преувеличивают роль подпольных рабочих организаций, возглавляемых социал-демократическим союзом борьбы за освобождение рабочего класса[8]. По-видимому, это делалось для того, чтобы убедить правительство в необходимости тех контрмер, проведение которых Зубатов давно уже подготавливал.
Воспоминания старых революционеров и старых большевиков также указывают на то, что в это время контакты между социал-демократами и рабочими фабрично-заводских предприятий были очень слабыми, забастовки возникали в основном стихийно — были обыкновенными бунтами или стачками, к которым только уже некоторое время спустя присоединились революционные агитаторы. Это же отмечает и Петр Струве. Он пишет, что рабочее движение началось без какого бы то ни было влияния извне и было настолько свободно от политики, что революционеры часто вообще не знали, как подойти к рабочим[9]. О том же говорит старый меньшевик Ф. Дан, но объясняет успех зубатовского движения фактическим отсутствием влияния социал-демократов на рабочую массу и их стачки. На трудность контактов социал-демократов с рабочими украинской провинции указывает также и будущий вождь меньшевиков Л. Мартов[10].
Вот как описывает подпольная социал-демократическая газета "Рабочая мысль" (№ 4, октябрь 1898 г.) одну характерную забастовку в 1898 году в городе Гусь-Хрустальный московского промышленного района. Забастовка, пишет автор, началась с того, что все бастующие рабочие решили отправиться в местную церковь принести присягу о верности друг другу в борьбе. Однако священник о. Александр до присяги их не допустил, а вместо этого отслужил молебен Пресвятой Богородице, св. Николаю и св. Сергию Радонежскому, после чего все присутствовавшие рабочие с разрешения священника целовали крест и святую Библию. Цитирующий этот случай Ельницкий указывает, что после посещения храма и молебна рабочие отправили московскому генерал-губернатору великому князю Сергею Александровичу телеграмму с просьбой рассудить их с промышленной администрацией и улучшить их положение. Далее Ельницкий отмечает: к этому времени рабочие начали понимать, что для достижения своих целей им нужна не антигосударственная и не антицарская организация. Вот на эту потребность рабочих и ответила зубатовская идея лояльных по отношению к царю и правительству профсоюзов[11].
Мы уже приводили слова профессора Янжула о том, что Министерство внутренних дел часто проявляло гораздо больше заботы о благополучии рабочих, чем Министерство финансов, Об этом же говорят и другие авторы, Однако некоторые из них упрощают вопрос, сводя его к марксистской формулировке защиты классовых интересов. Например, Айнзафт считает, что Министерство финансов поддерживало капиталистов, а Министерство внутренних дел — интересы полицейско-феодальной системы с сословными принципами[12]. Тот же Айнзафт, а вместе с ним и Морской, считали, что зубатовщина явилась порождением конкуренции, вражды между двумя министерствами[13]. Министерство финансов, действительно, было непосредственно связано с капиталистами и их капиталовложениями в промышленное и вообще экономическое развитие страны, а Министерство внутренних дел, действительно, было озабочено миром и порядком в стране. Но объяснять все только враждой и конкуренцией было бы слишком просто.
Посмотрим на проблему несколько иначе, зададимся следующим вопросом: чем именно Сергей Зубатов отличался от своих предшественников — генерала Пантелеева, Сипягина и Шувалова? Как указывает тот же Айнзафт, генерал Пантелеев, Сипягин и Шувалов тоже пеклись об интересах рабочих, однако предлагали решение проблемы на принципах отеческой заботы. Зубатов же предлагал иной принцип самоорганизации. И в этом принципиальная разница между ними[14]. Это дает нам право говорить, что зубатовские организации явились первыми подлинно профсоюзными организациями на территории русской части Российской империи. (В Западном крае и Польше к тому времени уже существовали еврейские профсоюзы, связанные с марксистской организацией Бунд или подчиненные ей).
Известно, что аналогичные лояльные профсоюзные организации под надзором и по инициативе полиции были созданы во Франции в 1852 году Наполеоном III. Это было единственное законное профсоюзное движение вплоть до закона 1884 года, когда была разрешена свободная, независимая организация профсоюзов. Так что в этом плане идея Зубатова была не нова. Полицейское рабочее движение продолжалось во Франции 32 года и положило начало французскому профсоюзному движению. Однако цели и задачи зубатовского движения были значительно шире. Во Франции движение было ограничено исключительно экономической сферой. Идеи же Зубатова включали просветительскую деятельность, самообразование, культуру и даже развитие кооперативных предприятий рабочих — в рамках русской традиции сословной самоорганизации, И в этом смысле зубатовское движение как бы соприкасалось с идеями славянофилов о соборности и самоорганизации народа[15].
Правительственные круги и зубатовское движение
Как мы уже сказали, единой политики по рабочему вопросу у правительства не было. С одной стороны, правительство было ограничено тем, что оно не проводило настоящую прогрессивную или хотя бы пропорциональную налоговую политику. Прямые налоги составляли очень незначительную часть доходов государственной казны, поэтому правительству приходилось гораздо больше полагаться на кредиты со стороны капиталистов, предпринимателей и на иностранные займы, что, конечно, ограничивало власть в вопросе регулирования отношений между предпринимателями и рабочими. Именно поэтому Министерство финансов обычно становилось на сторону предпринимателей. Кроме того, поскольку русский капитализм находился еще в сравнительно зачаточном состоянии, правительство следовало протекционистской политике и при больших конфликтах вмешивалось в отношения между рабочими и работодателями, что еще больше раздражало рабочих.
С другой стороны, у правительства не было целенаправленной политики, поэтому многое зависело от личности министра. Например, академик Янжул подчеркивает, что когда министром финансов был либерал Бунге, он подготовил и, в основном, провел промышленно-рабочее законодательство 80-90 годов. В то же время, пришедший ему на смену Вышнеградский открыто поддерживал предпринимателей, запрещая какие-либо виды рабочих организаций. Он задерживал проведение в жизнь даже тех законов, которые были подготовлены и приняты до него[16].
Противоречивость правительственной политики неплохо иллюстрирует деятельность в 1902 году тогдашнего министра финансов Витте, который выпустил в этот период два совершенно исключающих друг друга документа. Один из них, называвшийся меморандумом или докладной запиской, в частности, протестовал против неравного отношения закона к предпринимателям и рабочим при вынесении наказаний за нарушения. По старому закону (статья 51) нарушающий трудовой договор рабочий подвергался тюремному заключению, в то время как работодатель в сходной же ситуации наказывался только денежным штрафом. Витте настаивал на том, чтобы закон предусматривал одинаковые наказания для обеих сторон. Критическому анализу в этой записке Витте подвергал и ряд других статей, в особенности статью, запрещающую все виды забастовок. Витте указывал, что неправильно подходить к забастовкам с политической точки зрения, ибо, например, в 1881 году 83% всех забастовок были чисто экономическими и только в 11% случаев их можно было отнести к некоторому виду местных политических конфликтов. Из этого Витте делал вывод, что роль политических организаций в выступлениях рабочих была сильно преувеличена Министерством внутренних дел в его циркуляре от 12 августа 1897 года, и требовал для России законов, разрешающих забастовки. Но в той же самой докладной записке, говоря о московских зубатовских организациях, одобряя их деятельность, направленную на активизацию рабочей взаимопомощи, Витте протестовал против посредничества этих организаций в конфликтах между работодателями и рабочими. По его мнению, эти организации были не нейтральными, а заинтересованными и слишком молодыми и неопытными, чтобы заниматься таким ответственным делом, как посредничество. Витте рекомендует узаконенным профессиональным рабочим организациям заниматься взаимопомощью, развитием профессионального образования и помощью фабрично-заводским инспекторам в выяснении причин конфликтов между предпринимателями и рабочими[17]. Кроме того, в том же самом 1902 году, а именно 6 марта, Витте направляет министру внутренних дел Сипягину тайное послание, в котором говорит, что ассоциации рабочих крайне опасны, особенно если они начинают обсуждать вопросы общегосударственного значения, в частности, государственный бюджет. Это не менее опасно, чем антигосударственная политическая деятельность[18].
Зубатов, со своей стороны, решительно отрицал, что вопросы "общегосударственного значения" входили в программу бесед и докладов на собраниях рабочих. Но дело было даже не в том, обсуждались или не обсуждались рабочими экономические проблемы государства. Интересен сам по себе факт отрицательной реакции Витте лишь на одну возможность открытого обсуждения государственного бюджета. И тот же самый Витте в своем обращении к царю требовал равноправия промышленных рабочих по отношению к предпринимателям.
Эти противоречия в политике Министерства финансов говорят не только о зависимости этого министерства от капиталистического класса, но и о все возрастающем стремлении самого Витте к индустриализации и модернизации России любой ценой. Не нужно забывать также о новизне самой проблемы. Рабоче-промышленный класс только появился на общественном горизонте и для большинства населения страны оставался, так сказать, "терра инкогнита". Приведем в связи с этим один случай из практики самого же Витте. В 1903 году министр финансов выразил желание встретиться для частной беседы с рабочими представителями союза механических рабочих. Когда такая беседа состоялась, Вине был настолько удивлен высоким интеллектуальным уровнем рабочих, что даже засомневался в их подлинности и спросил своего заместителя, не были ли это представители неудавшихся интеллигентов, ставшие рабочими. На что ему был дан ответ, что это самые настоящие рабочие. Витте в удивлении сказал: "Господи, я никогда не думал, что среди рабочих могут быть такие интересные люди, давно мне не приходилось вести такой интересной беседы, как с этими людьми"[19].
Мало кто в государственном аппарате России и в Министерстве внутренних дел, в частности, понимал всю глубину и весь потенциал замысла Зубатова. К его "авантюрам" относились с подозрением. В архивах особого отдела департамента полиции найден документ, который свидетельствует о том, что поддержка зубатовских экспериментов Министерством внутренних дел, а вернее полицией, ограничивалась лишь отказом от сопротивления попыткам рабочих организоваться в общества взаимопомощи с чисто экономическими целями. В связи с этим были выпущены соответствующие инструкции, в которых говорилось о том, чтобы местные власти не мешали таким опытам и оказывали некоторым рабочим поддержку. Причем указывалось, что поддержка должна была носить в основном чисто моральный характер, и только иногда материальный, — в виде небольших финансовых субсидий организаторам рабочих союзов[20]. Об ограниченности оказываемой рабочим поддержки говорит и большевистский ученый, специалист по зубатовщине, бывший бундовец Н. А. Бухбиндер[21].
Отношение Сиггятина к зубатовскомуопыту тоже отличалось двойственностью. Зубатовское движение стало распространяться по стране именно в его правление. Однако, будучи протеже Витте и к тому же его родственником, Сипягин написал генерал-губернатору Москвы великому князю Сергею Александровичу о том, что зубатовские рабочие советы должны быть ограничены, ибо они открыто настраивают бастующих рабочих против штрейкбрехеров. И в этом же письме, противореча только что сказанному, Сипягин в принципе отзывается одобрительно о намерениях и планах Зубатова в создании и расширении этих организаций, поскольку в этом случае организации становятся под наблюдение полиции, И следом опять говорит обратное — что деятельность таких организаций должна соответствовать существующим законам, которых (Сипягину это было хорошо известно) еще не существовало. И потом критически отзывается об обсуждении государственного бюджета на рабочих собраниях[22].
Сменивший Сипягина Плеве был типичным карьеристом во всем, в том числе и в отношении к Зубатову. Карьеристом без принципов и убеждений, человеком хитрым и достаточно образованным, - как писали о нем его враг Витте и его коллега по юридическому факультету академик Янжул. Умеренно-либеральный журналист Штейн, он же Морской, пишет, что сначала Плеве относился к зубатовскому начинанию очень сдержанно, но после получения в 1902 году доклада академика Янжула с его предложением о расширении рабочего движения в России стал относиться более благосклонно. 7 апреля 1902 года Плеве принял даже депутацию рабочих Москвы и разрешил им устно формирование профессиональных союзов в нескольких профессиях: среди парфюмерных рабочих, рабочих различных текстильных предприятий, а также рабочих табачных и некоторых других фабрик[23].
Согласно проекту Янжула, правительство должно было способствовать расширению деятельности более консервативных, умеренно настроенных промышленных рабочих. В первую очередь это должно было бы означать предоставление права на забастовки и образование профсоюзных ассоциаций под общим наблюдением правительства. Кроме того, проект Янжула предлагал передачу рабочих из Министерства финансов, которое пеклось в основном об интересах предпринимателей, в Министерство внутренних дел[24].
По словам Штейна, Плеве на эту программу согласился, и даже предполагал сформировать при Министерстве внутренних дел Департамент труда, назначив его главой академика Янжула. Однако в 1903 году, то есть через год после подачи проекта правительству, свое мнение изменил и передал все эти вопросы в руки охранки.
Таким образом, благодаря вмешательству академика Янжула зубатовским организациям удалось и при Плеве сильно продвинуться вперед, о чем свидетельствует в своих воспоминаниях и сам академик. Характеризуя Плеве как хорошего бюрократа, последовательно проводившего свои дела в жизнь, Янжул говорит, что в отношении зубатовских начинаний Плеве проявил сочувствие скорее по отношению к делу рабочих, чем к делу работодателей[25].
Это, конечно, преувеличение. Как бюрократ, Плеве в первую очередь принимался за дело, которое считал полезным для собственной карьеры. Под давлением Янжула и великого князя Сергея Александровича он поддержал зубатовское начинание, но с полным доверием к нему не относился никогда, и при первой же возможности начал наступление против этих организаций, поскольку его, как классического бюрократа, никогда не покидало недоверие ко всем общественным начинаниям.
Русское общественное мнение
Мы уже говорили о том, что по-настоящему мало кто в России понимал суть и замысел зубатовского движения. Правые критиковали зубатовщину за то, что она подрывает принцип рынка, игру спроса и предложения, как и свободные отношения между предпринимателями и рабочими, основанные, якобы, на свободе конкуренции. Левые же либеральные круги были против Зубатова только потому, что он был полицейским.
Академик Янжул тоже не встречал широкой поддержки. Левые либералы и социалисты смотрели на него косо за его теорию государственного социализма, бывшую, по существу, программой общества всеобщего благоденствия, или как сказали бы сегодня, общества, основанного на принципах солидаризма, а не классовой вражды; общества, стремящегося к социальной справедливости и постепенному развитию и раскрытию общественных потенциалов, в том числе и рабочего движения как одной из равноправных общественных сил нации. В своих книгах "Из переписки фабричного инспектора" и "Воспоминания о виденном и пережитом" Янжул поддерживал тред-юнионизм, кооперативное движение и тому подобное. Это, конечно, не устраивало ни правых, которые обвиняли его в чрезмерных симпатиях к рабочим, ни левых, которые были сторонниками революции и классовой борьбы, а не классовой гармонии.
Под давлением либералов, объявивших бойкот "сотрудничающим с полицией лекторам" (то есть тем, кто согласился читать лекции на собраниях зубатовских организаций), такие ученые, лекторы, как Озеров, Ден и другие (в основном преподаватели Московского университета), должны были отказаться от дальнейшего сотрудничества с зубатовскими организациями[26]. Профессор Озеров, в частности, в свое оправдание впоследствии писал, что его отказ от дальнейшего сотрудничества был протестом против того, как был исковеркан в Министерстве внутренних дел первоначально составленный им устав зубатовских организаций[27].
Либеральная буржуазия прилагала еще больше усилий к тому, чтобы задушить зубатовское движение. По доносу московских фабрикантов Министерство финансов устроило Министерству внутренних дел скандал, поводом для которого была встреча Зубатова с ведущими московскими фабрикантами и заводчиками в ресторане Тестова в Москве, во время которой он якобы изложил перед фабрикантами свою программу.
В дальнейшем Зубатов утверждал, что текст представленной в Министерство финансов программы — подложный и исходит от враждебно настроенного к нему Гужона. Однако большинство писавших о зубатовщине авторов принимают этот текст за подлинный. Скорее всего, что прав Зубатов, и Гужон специально заострил в своем изложении некоторые вопросы, чтобы вызвать недовольство Министерства финансов^8. Справедливость этого предположения подтверждается меморандумом или запиской, посланной группой московских фабрикантов и заводчиков в Министерство финансов, в которой они жалуются на то, что на рабочих обращено слишком большое внимание государства. В то же время, пишут они, известно, что рабочие составляют всего лишь один процент населения страны. При этом три четверти из них - крестьяне, не порвавшие еще связи с землей, имеющие сельскохозяйственные участки. Оставшаяся же четверть рабочих — мелкие мещане. Кроме этих категорий, говорится далее в записке, около фабрик и заводов околачиваются прогнанные за беспорядки бывшие рабочие. В основном это люди с волчьими билетами, являющиеся главными возбудителями беспорядков. Фабрично-заводские управления могли бы иногда предоставлять им работу, но полиция не позволяет этого делать. Таким образом, полиция сама создает безработных в рабочих слободах и поселках.
Далее авторы записки жалуются на свою тяжелую судьбу, к примеру, по сравнению с коллегами из Западной Европы. В большинстве западноевропейских стран завод может начать работать, как только он построен и установлены машины. В России же фабрикант должен сначала предоставить рабочим квартиры или казармы, построить больницу, родильный дом, школы, торговые ларьки, столовую, баню и т. д. - как предписывает русский фабрично-заводской закон. Обрушивается записка и на фабрично-заводских инспекторов, которые, якобы, в конфликтах всегда поддерживают рабочих и тем создают на предприятиях нездоровые отношения. Записка угрожает закрыть заводы, если полиция и далее будет разрешать руководителям зубатовских организаций проверять их состояние, настраивать рабочих на забастовки. Как итог сказанному, авторы утверждают, что создание профсоюзов, особенно в провинциях России, преждевременно, так как русские индустриальные рабочие серы и отсталы, и легко попадают в сети пропагандистов всевозможных крайних течений.
Записка также указывала, что и в отношении продолжительности рабочего дня русский рабочий находится в более выгодном положении, чем его западный коллега, так как работает в среднем на 10% меньше. (Что достигалось, в основном, за счет большого количества праздников, а не за счет доброты русских промышленников. Праздничных дней было от 50 до 70 в году; и это помимо воскресных дней, которые иногда совпадали с праздниками). В записке также справедливо указывалось, что промышленные рабочие в России оплачиваются гораздо выше, чем, например, дворники, швейцары, чистильщики улиц, официанты, извозчики и т.д. Более того, промышленные рабочие обеспечиваются бесплатными больницами, школами, родильными домами. Всех этих привилегий лишены представители других профессий. Почему один процент населения, вопрошают авторы записки, поставлен в такие привилегированные условия и почему даже православное духовенство поддерживает идею "баловства" рабочего класса30.
Так московские промышленники готовы были любыми средствами уничтожить зубатовский опыт. Что касается либеральной интеллигенции и представителей свободных профессий, то нам к сказанному следует только добавить, что против Зубатова была не только вся московская университетская профессура, но, например, и такие государственномыслящие люди, как Петр Бернгардович Струве. В журнале "Освобождение" он писал, что зубатовщина — это подкуп и коррупция рабочих масс, превращаемые в систему. В этой системе защита рабочих принимает нелегальные, сверхлегальные и алегальные формы. Зубатов превращает произвол в принцип. В этом и содержится политическая опасность зубатовщины, грозящая русскому правительству31.
Струве, по крайней мере, был последователен. Он боролся за законодательный процесс. Это был для него вопрос принципа. И он был прав в том отношении, что на длительном отрезке времени только узаконенные реформы общегосударственного характера могли нормализовать общественные отношения в России. Однако на коротком отрезке идея Зубатова, возможно, была самой разумной, особенно если учесть такие факторы, как рост антагонизма в русском обществе и относительно низкий уровень образования русских рабочих, особенно на периферии. (В этом смысле между рабочими таких центров, как Петербург, Москва, Западный край, и рабочими остальных районов был большой контраст).Кроме того, надо прибавить, что в среде правой интеллигенции и буржуазии, среди аристократии и государственной бюрократии было распространено мнение о неспособности рабочих на какую-либо самоорганизацию и самоуправление. Зубатов же видел в рабочих созидательный, а не разрушительный и темный элемент общества. И в этом была принципиальная новизна его начинания.
Что же касается социал-демократов и других революционных кругов, то их нетерпимость к эубатовским организациям была самоочевидной, ибо зубатовское движение для них представляло прямую и почти что смертельную угрозу. 20 августа 1902 года Российская социал-демократическая рабочая партия выпустила прокламацию, в которой заявляла, что правительство флиртует с рабочими, обещая им свободу действий в экономической сфере при условии, что они будут воздерживаться от политической борьбы. С этой целью правительство де организовало банду предателей-провокаторов совместно с тупыми рабами под руководством сверхшпиона Зубатова33. Однако, когда зубатовцы организовали на московском заводе в июне 1903 года стачку, то та же РСДРП обратилась к этим "предателям и тупоголовым рабам" с обращением "товарищи".
Резолюция II съезда РСДРП снова обозвала зубатовщину движением, которое обращается к самым подлым и эгоистическим сторонам в человеке, однако заканчивалась весьма характерным назиданием для партийных организаций. Впредь такие организации должны были поддерживать и направлять забастовки, организовываемые зубатовскими группами, а затем использовать возникающие конфликты с тем, чтобы показывать рабочим реакционный характер любого сотрудничества, любого союза между рабочими и властями34. Иными словами, заниматься провокацией.
Такое отношение революционеров, прежде всего РСДРП, очень характерно. Любая попытка организовать лояльное рабочее движение была для них равнозначна предательству. Однако использование при этом исподтишка промышленных конфликтов в партийно-политических целях считалось корректным, правильным и благородным.
(Глава 3)
[1] Д. Сверчков. На заре революции". Л. 3-е изд., 1925, с. 63.
[2] Речь идет о чистках, проведенных Зубатовым и его агентами. В июле 1896 года ему удалось раскрыть и захватить Московский рабочий союз, в ноябре та же судьба постигла социал-демократический рабочий союз Москвы, а в декабре того же года Зубатову удалось захватить и ликвидировать социал-демократическую группу Батурина, Финна Никитина. Весной 1897 года был захвачен кружок, возглавлявшийся Бабаджяном и Воровским. Отчасти все это удалось благодаря работе провокатора Анны Серебряковой. См.: И. Алексеев. "Провокатор Анна Серебрякова". М., 1932, сс. 107-108.
[3] Н. А. Бухбиндер. "Зубатовщина и рабочее движение в России". М., 1922, с. 4.См. также выписку из документа "Дело историко-революционного архива бывшего департамента полиции № 538" и письмо Зубатова о зубатовщине в "Вестнике Европы", № 3, СПб., 1906, сс. 434-435. Историк Святловский тоже подтверждает, что идея создания рабочего движения профсоюзного типа пришла в голову Зубатову еще в 1896-1897 гг.; см. его книгу "Профессиональное движение в России". СПб., 1907, сс. 70-75.
[4] Эта точка зрения на 15 лет опережает знаменитый сборник "Вехи". См. те же идеи у Солженицына в "Августе 14-го".
[5] В. Чернов. "Перед бурей". Нью-Йорк, Изд. им. Чехова, 1953, сс. 83-85.
[6] М, Фрумкин. "Зубатовщина и еврейское рабочее движение". Архивный журнал "Пережитое", № 3, СПб., 1911, сс. 202-203. См. также статью самого Зубатова под названием "Зубатовщина", найденную в полицейских имперских архивах и посмертно опубликованную в журнале Бурцева "Былое", № 4, Петроград, 1917, с. 166.
[7] И. Татаров. "К истории полицейского социализма". "Пролетарская революция", № 64. М., 1927, сс. 114-115.
[8] А. Морской. "Зубатовщина". М., 1913, с. 46. В. Колпенский. "Фабрично-заводские волнения и фабричное законодательство". Архив истории труда в России. Петроградский губсовет профсоюзов. Петроград, 1921, сс. 40-41.
[9] См. статью П. Б. Струве "Обозрение русской жизни", газ. "Освобождение" № 2, Штуттгарт, 1902. (Витте также настаивал на том, что Министерство внутренних дел преувеличивало роль социал-демократов в промышленных беспорядках.)
[10] Ю. Гессен. "История горнорабочих СССР", т. 2. М., 1929, с. 140.
[11] Ельницкий. Цит. соч. М., 1925, сс. 194-195.
[12] С. Айнзафт. "Зубатовщина и гапоновщина". М., 1925. с. 36.
[13] Морской. "Зубатовщина". М., 1913, с. 5.
[14] Айнзафт. "Зубатовщина в Москве". Журнал "Каторга и ссылка", кн. 39. М., 1928, сс. 55-62.
[15] В. В. Святловский. "Современное законодательство о профессиональных рабочих союзах". СПб., 1907, сс. 6-7, а также М. Григорьевский, "Полицейский социализм в России". СПб., 1906, сс. 8-10.
[16]Янжул. Цит. соч.; атакже: J.Walkin. «Тhе Attitude of the Tsarist Government towards the Labor Problems», Am. Sl. And E.E.R.”,Vol. XII,№2,1954.
[17] "Записка министра финансов о разрешении стачек". "Самодержавие и стачки". Женева, 1902, сс. 14-36. По-видимому, эта записка была не чем иным, как переложением проекта профессора Озерова, представленного им министру Витте в январе 1902 г.
[18] Н. А. Бухбиндер. "Зубатовщина в Москве". Журн. "Каторга и ссылка", кн. 14. М., 1925, сс. 119-123.
[19] Н. Симбирский. "Правда о Талоне и Девятом января". СПб.,1906, сс. 41-43.
[20] "К истории зубатовщины". - "Былое", № 1. - Петроград,19.17, с.86.
[21] Н. А. Бухбиндер. "Зубатовщина и рабочее движение в России", сс. 22-23.
[22] Бухбиндер. Там же сс. 123-125.
[23] В. И. Штейн. "Неудачный опыт. Зубатовщина". Журн. "Исторический вестник", т. 129. СПб., 1912, сс. 240-242.
[24] Штейн, там же. См. также Янжул, "Воспоминания о пережитом и виденном в 1864- 1909 гг.", сс. 240-242.
[25] Янжул. Там же, сс. 67-69.
[26] Бухбиндер. "Зубатовщина и рабочее движение в России". М., 1922.
[27] Озеров. "Политика по рабочему вопросу за последние годы". М., 1906.