Содержание
Предисловие
Введение. Рабочее движение в XIXвеке
Глава 1. Положение рабочего класса в России до 1903 года
Трудовое законодательство
Особенности развития русской промышленности
Глава 2. Министерство внутренних дел и рабочие союзы
Правительственные круги и Зубатовское движение
Русское общественное мнение
Глава 3. Рабочие профсоюзы в Москве
Идеология нового рабочего движения
Зубатовские организации: их проблемы и деятельность
Членство и распространение идей
Глава 4. Еврейская Независимая рабочая партия
Бунт против БУНДа
Независимцы Северо-Западного края
В Одессе и южной России
Глава 5. Гапон и "Кровавое воскресенье"
Глава 6. Рабочий класс после 9 ноября 1905 г.
Правительство и рабочее движение
Формирование профессиональных союзов в 1905-1914 гг.
Профсоюзы, социал-демократы и полиция
Глава 7.От Зубатова до Шляпникова
Профсоюзы в канун Октябрьского переворота (1917 г.)
ВИКЖЕЛь против Ленина и большевиков
Рабочая оппозиция
Заключение
Примечания
Библиография
Предисловие
Первоначально эта книга была написана по-английски в качестве диссертации при Лондонском институте Экономических и политических наук. Научный руководитель автора, покойный профессор Леонид Максимович Шапиро (1908-1983), несомненно, один из самых выдающихся в мире политологов и историков СССР своего времени, в предисловии к английскому изданию этой книги в 1971 г.* писал:
"Речь в этой монографии идет об эпизоде в истории русского революционного движения, который широко освещался политиканами-пропагандистами, но очень мало - историками. ... Революционеры утверждали, что вся зубатовская операция была не более чем циничным трюком полиции ... с целью изолировать рабочих от подлинно революционного движения, запутать рабочих относительно того, где лежат их подлинные интересы...
Факты на самом деле гораздо сложнее... Зубатов и его сотрудники (о которых Поспеловский скрупулезно собрал все имеющиеся данные) ... по-видимому, верили, ... что рабочее движение может развиться в России, ... не противореча самодержавию, ограничиваясь легальной деятельностью, добиваясь реформ в условиях труда и зарплаты, но отказываясь от революционного пути. Сама по себе идея была вполне разумной. Незадолго до того Эдвард Бернштейн утверждал, что рабочие добьются для себя гораздо большего путем давления, чем прибегая к революционному насилию...
__________
* Russian Police Trade Unionism: Experiment or Provocation? London: WeidenfeldandNicolson, 1971.
Возможно, что если бы русское правительство было немного более дальнозорким в начале текущего века, событий, первым из которых была революция 1905 г., можно было бы избежать...
Зубатов был смещен (правительством) и сослан в 1903 г., а узнав о Февральской революции (прочитав об отречении Государя),покончил самоубийством.
То, что Поспеловский проделал в отношении Зубатовского движения, является основополагающей работой для восстановления подлинной перспективы..."
Предлагаемый здесь читателю текст не механический авторский перевод своей английской работы. Во-первых, русская версия рассчитана на более широкого читателя, чем английская, поэтому из нее убраны наиболее типичные черты академической диссертации, сокращено и даже исключено много деталей, необходимых для скрупулезного доказательного процесса диссертации, но скучных и излишних для обычного познавательного чтения. Во-вторых, требовалась переработка в расчете на отечественного читателя, в то время как первоначальный текст был адресован читателю иностранному. В-третьих, за счет сокращений основного текста, добавлены почти полностью три новые главы, то есть весь материал послезубатовской эпохи развития русского профдвижения. Дело в том, что английский текст ограничивался собственно Зубатовским движением и заканчивался 1903 годом. В-четвертых, перевод и переработка текста проводились автором в относительной канадской глуши, где он теперь живет и преподает в университете русскую историю, и у него не было под рукой большинства тех документов, которые он использовал, когда собирал материал в богатейший книжных фондах Англии. В результате, все цитаты в первых трех главах книги - в обратном переводе, за что автор приносит свои извинения читателю.
Д.В. Поспеловский Лондон / Канада
Университет Западного Онтарио Октябрь 1984 г.
Введение. Рабочее движение в 19 веке[1]
Промышленность пришла в Россию гораздо позже, чем в большинство западноевропейских государств. Однако примитивная форма индустрии существовала там, по крайней мере, с XVIвека, а то и раньше. Это были, в основном, мелкие медные, серебряные, железные рудники, копи, а также мастерские, производившие различные орудия, пушки, ружья и прочее.
Семья Строгановых, позднее графов, вероятно, была первой русской крестьянской семьей, которая попала в ряды дворянства благодаря своей буржуазно-коммерческой деятельности. Строгановы занялись солеварением и разработкой солевых месторождений на Урале еще в XIV веке. К концу XVI века они были, вероятно, самой богатой семьей в России. В принадлежавших им рудниках, а также в бесконечных пунктах сбора и отстрела пушнины, работало около 100 тысяч наемных свободных рабочих и около 5 тысяч крепостных[2]. Как известно, они же в XVI веке снарядили экспедицию Ермака Тимофеевича в Сибирь - для ее покорения.
В XVIII веке исключительно бурно развивались горнорудная и металлургическая, отрасли промышленности. Но период этот был достаточно кратким, так как русская промышленность, основанная на крепостном труде, была не в состоянии выдержать конкуренцию с промышленностью западной, которая строилась на свободном, наемном труде; особенно после изобретения во второй половине ХVIII — начале ХЕК века различных машин и механизмов. До этого крепостной труд был значительным козырем примитивной русской промышленности начала и середины XVIII века, поскольку ценился значительно дешевле свободного ручного труда в Западной Европе — прежде всего, конечно, в Англии. Сохранение крепостного права в России, по крайней мере, на сто лет, по сравнению с Англией, задержало промышленное развитие страны. В первой половине XIX века в России успешно развивались и конкурировали только предприятия, базировавшиеся на наемном труде; но так как наемный труд в России из-за крепостной системы был очень ограничен, заработные ставки для наемных рабочих были очень высокими, — значительно выше, чем в Западной Европе; и конечно, выше, чем после освобождения крестьян, когда наемных рабочих стало много.
Именно из-за задержки с освобождением крестьян рабочая проблема в России достигает значительного накала только к концу XIX века. Если в Англии считается, что промышленный переворот начался в середине XVIII века с изобретением первых текстильных машин и переходом текстильной промышленности с ручного труда на машинный, то в России этот промышленный переворот начался более, чем на сто лет позже: к концу 70-х — началу 80-Х гг. XIX века. В это же время становятся более частыми стачки и прочие типичные промышленные конфликты, начало которым было положено гораздо раньше - еще в XVIIIвеке[3], когда уральские рабочие приняли активное участие в пугачевском движении времен Екатерины II.
Многие историки раннего периода развития русской промышленности[4] приводят ряд примеров жестокого обращения с крепостными, государственными, удельными, посессионными крестьянами, работавшими на промыслах и в промышленности во времена правления Екатерины П, Павла I, Александра Iи даже Николая I. Наказуемой была даже попытка подачи заявлений с жалобами непосредственно центральному правительству или монарху — в очень кротком, смиренном тоне, выраженном в словах преданности и лояльности царскому правительству. Во времена дореформенной царской России вообще считалось, что рабочие, равно как и крепостные крестьяне, должны разрешать свои конфликты со своими непосредственными начальниками, то есть хозяевами фабрик или с помещиками, которым они принадлежали. Какое-либо групповое действие, особенно если оно обходило непосредственное заводское начальство или непосредственных владельцев, считалось восстанием, бунтом против власти, начальства, общественного порядка.
Такой подход был, к сожалению, господствующим на всем протяжении развития Российской империи. Он брал верх даже в тех случаях, когда вступал в противоречие с гораздо более либеральными законами послереформенного периода, особенно после 1905 года. Может быть, поэтому история дает нам много примеров решительной, упрямой, я бы даже сказал, героической борьбы рабочих за свои права, за улучшение быта и социальных условий. Например, Фряновская шелковая мануфактура Богородского уезда Московской губернии. В 1800 году рабочие этой мануфактуры предъявили жалобу непосредственно императору Павлу I и только после этого начали стачку. За это инициаторы стачки были, конечно, биты. Но рабочие не отступили и продолжали свою борьбу в течение 30 лет, пока в 1830 году почти все их первоначальные требования не были выполнены. Среди прочих требований они добились права избрания цеховых старост. Немалого добились и Вознесенские текстильные рабочие Дмитровского уезда Московской губернии. Стачка была подавлена грубой военной силой, однако правительство вынуждено было ввести первый закон, ограничивающий применение детского труда в промышленности. Это было в 1845 году[5].
Эти примеры показывают настойчивость и долготерпение в достижении своей цели, присущие русскому рабочему классу. В некоторых случаях, когда представлялась возможность, русские рабочие показывали примеры удивительного чувства коллективной ответственности. Так было на Краснопольской бумажной мануфактуре Санкт-Петербургской губернии, где новое распоряжение начальства 1777 года сократило размер оплаты труда натурой и этим вынуждало рабочих работать весь день в субботу, а также по воскресеньям и даже в общественные и государственные праздники. Рабочие подали жалобу в департамент промышленности и объявили забастовку. Это ничего не дало. Однако благодаря личному вмешательству императрицы Екатерины II этот конфликт удалось урегулировать в пользу рабочих. Заводское начальство должно было уплатить рабочим компенсацию в размере 12 тысяч рублей и заключить с ними коллективный договор. Возможно, это был первый коллективный договор между администрацией и рабочими в России. По нему рабочие получали ежемесячно 20% дохода от произведенной ими бумаги плюс четыре сажени дров на каждого рабочего. Если завод прекращал работу из-за нехватки материалов, рабочие по этому договору должны были продолжать получать номинальную гарантированную плату. Кроме того, им предоставлялось право выбирать старост и помощников старост. Система просуществовала более 20 лет. За это время более 200 рабочих, избранных на посты старост (бригадиров, по современной терминологии) успешно проводили в жизнь систему самоуправления, пока ее не отменил новый хозяин предприятия[6].
Эти примеры показывают, что к концу XVIIIвека русский рабочий класс не был столь безнадежно отсталым, серым и безграмотным, как обычно считается. Однако развитие общественных и экономических организаций рабочих шло очень медленно, и главным тормозящим фактором была, конечно, система крепостничества. Она ограничивала спрос на промышленные товары почти исключительно государственными закупками, поскольку дворянство и богатые купцы относились с пренебрежением к промышленным товарам отечественного производства. Представителей же менее обеспеченных городских классов, которые могли бы быть активными покупателями, было в то время очень мало, и потребление ими промышленных товаров было тоже минимальным. Жители же деревень, составлявшие в то время примерно 90% всего населения страны, были почти полностью на самообеспечении. В результате число промышленных предприятий и количество рабочих, занятых на этих предприятиях, до освобождения крестьян были относительно незначительными. И когда мы говорим о рабочих беспорядках, о том, как рабочие добивались своих прав, мы имеем в виду прежде всего вольнонаемных, которых в промышленности крепостного периода было меньшинство; крепостные же рабочие почти ничего не могли добиться — никаких рабочих прав. Надо также помнить, что крепостничество способствовало и все большему увеличению культурной пропасти между образованным слоем и крепостными массами страны. Образованный слой все больше ассимилировал и перерабатывал на свой, русский, лад западноевропейскую культуру, западноевропейские понятия социальных реформ политического развития. Крестьяне же и рабочие, особенно крепостные, были в значительной степени отрезаны от всей этой русской интеллектуальной эволюции XVIII и XIX веков.
Это привело к тому, что появление и развитие политической интеллигенции в России не сопровождалось параллельным, хотя бы и несколько отстающим развитием профсоюзного, тред-юнионистского движения среди русских рабочих. До 1905 года профсоюзное движение в России было фактически вне закона, как, впрочем, и политические организации, политические партии. Забастовки до 1845 года тоже были вне закона, а позднее — противозаконны. Это, однако, не значит, что забастовок вообще не было, а партий и организаций не существовало.
Первые попытки создания подпольных рабочих движений были предприняты народниками. Однако эти организации были больше заняты политической агитацией, чем подлинными нуждами рабочих. Рабочие не очень горячо откликались на призывы народников к политической антиправительственной деятельности. Если бы народники начали с призыва добиваться удовлетворения экономических и социально-культурных нужд рабочих, вероятно, они откликнулись бы гораздо шире, и профсоюзное движение в России зародилось бы раньше. Однако этого не произошло,
Самой большой рабочей демонстрацией этого периода принято считать демонстрацию в Петербурге 6 декабря 1876 года (по ст. стилю)[7], в которой участвовало от 200 до 250 человек. Как выяснилось позднее, большинство участников были не рабочие, а народники-интеллигенты, переодетые в рабочих, или те же народники, поступившие на промышленные предприятия под видом рабочих, чтобы проводить агитацию. Демонстрация была организована партией "Земля и воля" и в ней, как известно, принял участие Плеханов[8].
Принимая активное участие в экономических забастовках, рабочие относились с подозрением, а нередко даже отрицательно к антицарским призывам. По словам писавшего на рабочие темы С. Петрова, рабочие, как и крестьяне, в то время продолжали относиться к царю с глубокой лояльностью[9].
Отмена крепостного права и бурный рост строительства железных дорог в России способствовали быстрому развитию русской промышленности. Характерно, однако, что великие реформы Александра II почти полностью игнорировали еще небольшой промышленный пролетариат. Согласно данным департамента торговли и мануфактур, на всю Россию в 1860 году было всего лишь 565 тысяч 142 промышленных рабочих[10]. Однако отсрочка решения рабочего вопроса реформами 1860-70-х гг. (при набиравшей силу пропаганде революционной интеллигенции, о которой мы только что говорили), конечно, способствовала брожению грели пролетариата.
Согласно советским авторам, первой подлинной пролетарской организацией в России был Южно-Русский Союз рабочих в Одессе. Известный историк Б. Итенберг даже озаглавил свою работу, являющуюся хоть и политически односторонним, но серьезным анализом этой организации, "Южно-русский союз рабочих — первая пролетарская организация в России"[11]- Однако он же и показал, что эта пролетарская организация руководилась радикальной интеллигенцией Одесского университета во главе с Евгением Заславским[12]. Единственной видной фигурой из рабочих был Обнорский, но к тому времени он уже стал ветераном подпольной политической деятельности и еще до приезда в Одессу ряд лет провел за границей, где находился в тесном контакте с германскими рабочими. Но даже в этой организации был налицо конфликт между профессиональными революционерами, с их чисто политическими целями свержения царской власти, и теми немногими промышленными рабочими, которые, состоя в этой организации, стремились к осуществлению экономических преобразований. В результате часть рабочих, членов этой организации, отказалась принять революционные статьи устава Союза[13]. Любопытно отметить, что в этой организации в момент ее наибольшего расцвета (1874-1875) было всего лишь от 40 до 50 членов.
Иначе дело обстояло в другой рабочей организации - "Северном союзе русских рабочих" в Петербурге. Там впервые в истории рабочего движения в России организаторами были сами рабочие: столяр Халтурин и тот же Обнорский, который тремя годами раньше был одним из организаторов одесской группы рабочих. Хотя Халтурин и Обнорский и были политическими воспитанниками народников (это дало право советскому историку С. Петрову утверждать, что Северный союз был продолжением Южного[14]), и Обнорский, находясь за границей, был тесно связан с ткачевской группой и журналом "Набат", их действия и требования отличались от политических устремлений народников[15]. Их требования сводились к следующему:
-
а) свобода печати, слова и собраний;
-
б)отмена тайной полиции;
-
в)отмена классовых преимуществ;
-
г) обязательное всеобщее образование на всех социальных уровнях;
-
е)предоставление прав сельским общинам устанавливать размер налогообложения, размер частных, личных участков и предоставление права полного самоуправления;
-
ж) отмена паспортной системы и свобода внутреннего передвижения;
-
з) отмена косвенных налогов и замена их прямым пропорциональным подоходным налогом;
-
и) ограничение рабочих часов и отмена детского труда; к) введение производственных кооперативов, займовых фондов и прочее.
Тут же декларировалось, что цель Союза — обновление мира, оздоровление семьи, установление собственности в соответствии с естественными законами и возрождение великого учения Христа о братстве и равенстве людей. Характерно, что народники критиковали петербургский Союз за чрезмерный упор на политические свободы. На что рабочие отвечали: «Только политическая свобода может гарантировать нас и нашу организацию от злоупотребления властью»[16].
Другое различие между этими двумя союзами заключалось также и в подходе к членству. Если Южно-русский Союз говорил, что членство в Союзе открытодля всех трудящихся, имеющих какое-либо отношение к рабочему классу, то петербургский Северный Союз определял, что исключительное право принадлежности к Союзу имеют промышленные рабочие[17].
Все это, в отличие от принятой советскими авторами точки зрения, дает нам право утверждать, что первой подлинно рабочей организацией типа европейского континентального политизированного профсоюза был Союз петербургский, а не одесский.
Действия и взгляды Халтурина были все же очень противоречивыми. Он был против восстаний и критиковал народническую интеллигенцию за то, что она не способствовала развитию подлинно рабочих самоуправляющихся организаций; был также против терроризма и надеялся превратитьсвой Союз в первую объединенную гармоническую всероссийскую рабочую организацию[18]. В то же время, противореча только что сказанному, в качестве одной из окончательных целей программы Союза Халтурин полагал ликвидацию существующего политического и экономического порядка[19]. При этом, однако, организаторы Союза стремились посвятить себя и свой Союз мирной пропаганде среди рабочих масс и участию в открытой экономической борьбе за права рабочих в такой форме, как, например, стачка[20].
Эти противоречия, равно как и политические декларации, были, вероятно, одной из основных причин, почему идея Северного союза не получила в России широкого распространения. Халтурин был неудовлетворен своей работой среди рабочих; при этом он часто ссылался на политические преграды, которые встречал, пытаясь установить контакт с рабочими[21]. Хотя Союзу и удалось провести несколько стачек[22], он не смог привлечь значительное число рабочих, В результате разочарованный в своей тред-юнионистской работе Халтурин вошел к осени 1879 года в тесный контакт с организацией "Народная воля" и в дальнейшем полностью посвятил себя подготовке минирования Зимнего дворца[23]. Иными словами, Халтурин превратился в террориста.
Северный союз как таковой прекратил свое существование в 1880 году после ареста Обнорского и его товарищей.
Помимо попыток создания рабочих организаций тред-юнионистского типа с политическим уклоном, существовал и ряд ассоциаций трудящихся (кустарей, приказчиков, рабочих). Особенно популярны они были среди еврейского, прибалтийского и польского населения. Известный историк русского рабочего движения, социал-демократ профессор Святловский писал, что такого рода ассоциации, в основном общества взаимопомощи разного типа, появились в Польше и прибалтийских провинциях (нынешние прибалтийские республики) еще в XVI веке, а к началу XX столетия число их возросло до ста. Эти общества оказывали своим членам финансовую помощь в случае заболевания, безработицы и иных невзгод.
Наряду с этими организациями, существовали и разного рода похоронные общества. В 1898 году в России их насчитывалось 113. У еврейских ремесленников Северо-Западного края подобные организации существовали с XVIII века и носили имя хевр. Первоначально, когда хевры еще носили религиозный характер, это были смешанные организации рабочих и работодателей. С развитием же классового антагонизма рабочие начали покидать хевры и создавать свои собственные организации — в основном из наемных рабочих. В конце концов, в 1890 годах начали появляться чисто пролетарские хевры, напоминая своим составом, целями и задачами профсоюзное движение Западной Европы. Появление первых стачечных фондов среди еврейских рабочих в 80-х годах Святловский относит к началу распространения социал-демократической пропаганды среди еврейского пролетариата. Численность этих пролетарских хевр была незначительной. Например, в 1895 году в Вильно было 27 таких профессиональных организаций с общим членством 850 человек. Согласно сообщению Бунда (еврейской социал-демократической партии) международному социалистическому конгрессу в Париже, в 1900 году 20% всех еврейских рабочих Белостока, 24% - Вильно, 40% — Гомеля и от 25 до 40% — Минска были членами различных профессиональных рабочих организаций, которые за период с 1897 по 1900 год провели 262 стачки. При этом в 91% случаев рабочие добились той или иной формы успеха, то есть достигли хотя бы части своих целей[24].
Некоторые из переродившихся или видоизменившихся хевр и стачечных фондов превратились в подлинные подпольные профсоюзы. Так, в городе Вильно уже в 1888 году существовал профсоюз сапожников в несколько сотен членов. А в 1894 году в Вильно был создан союз щеточников, который вскоре распространился и на другие города Северо-Западного края, то есть Белоруссию и Литву[25].
Нужно отметить, что в целом во внутренних областях России значение различных обществ взаимопомощи и фондов взаимострахования было не таким большим, как на периферии. Однако недооценивать их роль тоже нельзя. Первым таким фондом или обществом был так называемый Германский или Немецкий фонд, созданный в Петербурге в1838 году немецкими ремесленниками, жившими в Санкт-Петербурге. В 1851 году появилась другая русская организация: "Фонд типографских рабочих Академии наук". Этот фонд заботился о больных и инвалидах из своей среды. По словам Якуба[26], он был чем-то средним между страховой организацией и пенсионным фондом. Тремя годами позже такая же организация была создана петербургскими типографскими рабочими. Аналогичные общества взаимопомощи и пенсионные фонды начали появляться в России в 1850-х годах и среди железнодорожных рабочих. По императорскому указу от 30 мая 1888 года, эти организации на всех государственных и частных железных дорогах стали даже обязательными. Это дает право говорит о том, что государство содействовало развитию среди рабочих такого рода фондов[27].
Особой популярностью фонды взаимопомощи пользовались среди приказчиков. Первый такой фонд был организован в Риге в 1859 году, и, вероятно, не без влияния немцев. Следующий - в 1863 году в Москве. А к 1898 году на территории Европейской России, не считая Польши, Прибалтики и Финляндии, было уже 74 общества взаимопомощи приказчиков с общим количеством членов более 20 тысяч человек[28].
Несколько иное направление имели товарищества, союзы и фонды шахтеров. Первые организации такого рода появились в Польше после указа Александра I от 27 февраля 1817 года, Закон 8 марта 1861 года сделал такие фонды обязательными и для рудокопных предприятий Урала. Различие между такого рода объединениями и фондами взаимопомощи, о которых мы говорили выше (исключение составляли железные дороги, где по закону фонды имели общегосударственное национальное значение), заключалось в обязательном характере объединений и в том факте, что закон давал последним право регулировать промышленные конфликты рабочих с работодателями, которые сопротивлялись этой функции союза. Например, Туган-Барановский в своей известной книге "Русская фабрика в прошлом и настоящем" приводит ряд примеров, когда конфликты из-за сопротивления работодателей должны были быть урегулированы высшими административными органами.
Социал-демократ Святловский не признает эти фонды и товарищества в качестве непосредственных предшественников профсоюзного движения в России. Он опирается на тот довод, что развившиеся после 1905 года официальные открытые профсоюзы имели самое широкое распространение в Донбассе, где таких ассоциаций, фондов и товариществ не было, и в то же время на Урале, где они были, профсоюзное движение разваливалось медленнее. Нам же, наоборот, представляется, что этот аргумент является как раз иллюстрацией успеха первоначальных товариществ или обществ, поскольку именно благодаря этому уральские шахтеры и рабочие не видели никакого смысла в отмене или замене их товариществ новыми профсоюзами, находившимися под командой радикальных революционеров, в основном меньшевиков.
Приведенные факты свидетельствуют о том, что при более разумном отношении царских властей профсоюзное движение могло бы развиться более мирным, естественным путем, и не выродилось бы в "придаток" революционного движения, каковым оно стало в особенности после 1905 года, когда во главе его оказались профессиональные революционеры, а не рабочие.
Как бы там ни было, к 1905 году в уральских обществах взаимопомощи шахтеров было 16 тысяч членов, а общий капитал их составлял 1 миллион 902 тысячи 585 рублей. Три тысячи пенсионеров получали из этих фондов пенсии. Средний размер пенсии равнялся примерно 30 рублям в год на человека[29]. Сегодня эта сумма нам может показаться смехотворной. Но если вспомнить, что цены на продукты и товары на Урале были очень низкие и что большинство уральских рабочих имели приусадебные участки, то эти 30 рублей в год не покажутся такой уж малой суммой. Общий доход такого уральского пенсионера был не ниже, а может быть, и выше покупательной способности современной советской пенсии промышленного рабочего.
По свидетельству другого историка рабочего движения социал-демократа Д. Кольцова, с конца 1880-х годов общества взаимопомощи начали развиваться на заводах и фабриках повсеместно, а не только среди ремесленных рабочих, железнодорожников, шахтеров и приказчиков. Самым большим из таких чисто фабрично-заводских касс взаимопомощи было созданное в 1898 году Харьковское общество взаимопомощи. Оно охватывало лиц, занятых в ремесленном производстве и механической промышленности. Устав общества был весьма широким и защищал своих членов даже от полицейского вмешательства — разумеется, в рамках существовавших имперских законов. Руководила обществом группа преданных делу рабочих. Общество избегало чисто политических целей и пользовалось значительным влиянием среди рабочих всех профессий города Харькова.
По примеру этого общества организации подобного типа начали создавать портные, рабочие табачной промышленности, строительные рабочие и другие. Харьковское же общество из общества взаимопомощи постепенно и мирно развилось в профессиональный союз.
Свидетельства Кольцова опровергают вышеприведенное утверждение Святловского и других социал-демократов, будто общества взаимопомощи ничего общего не имели с профсоюзным движением[30].
Вышеуказанные материалы свидетельствуют о том, что профсоюзное движение зародилось именно из них, а не из петербургского и одесского союзов 1870-х годов, которые, как мы уже говорили, полностью подпали под политическое влияние народников и очень быстро распались, не получив никакого распространения среди рабочего класса.
К сожалению, нам не удалось получить более подробные данные об этом харьковском обществе за исключением слов профессора Озерова, которые и цитирует Кольцов в своей работе на страницах 215 и 216: когда в 1901 г. к профессору Озерову обратились московские рабочие с просьбой выработать для них устав первой зубатовской организации, он взял в качестве модели для этого устава устав харьковского общества.
Что касается легального положения русского рабочего класса, то и здесь мы можем найти для себя много неожиданного. Теоретически дореволюционная Россия обладала множеством законов, защищавших рабочих и промышленный труд вообще. Уолкин, автор книги "Рост демократии в дореволюционной России", в ранней своей статье "Отношение царского правительства к рабочим проблемам"[31]пишет, что по характеру своего рабочего законодательства Россия, вероятно, уступала только Пруссии, однако довольно близко следовала за моделью Бисмарка. И в этом заявлении нет ни капли преувеличения. Рабочее законодательство начало вводиться в России еще при Екатерине II, задолго довведения его в большинстве других европейских государств. Первый закон, ограничивающий рабочий день десятью часами для мастеровых, их помощников и учеников, был введен Екатериной IIв 1785 году[32]. И одним из главных пунктов стачечной борьбы конца XIXи начала XXвека, особенно в Северо-Западном крае, была борьба за введение на практике этого екатерининского закона столетней давности[33].
К началу XX века действительный рабочий день в промышленности был ограничен максимум 11,5 часами в сутки. Это было, конечно, хуже, чем в екатерининском законе, который вообще вряд ли когда-либо применялся. Но во многих европейских странах, не говоря уже о Соединенных Штатах Америки, ограничения рабочего дня в те годы вообще еще не существовало. Следует заметить, что русские рабочие обладали гораздо большим числом оплаченных официальных государственных праздников в год, чем любая западная страна. Если считать и воскресенья, то у среднего рабочего в дореволюционной России было почти 100 выходных дней в году. То есть на практике русская рабочая неделя была чуть больше, чем нынешняя пятидневная. По законам того времени, каждое предприятие должно было обеспечивать своих рабочих бесплатной медицинской помощью, в том числе бесплатной госпитализацией и бесплатными лекарствами. Существовало также обязательное минимальное страхование на случай болезни, аварии на производстве, инвалидности и смерти. В случае смерти на работе помощь получала вся семья погибшего. В шахтерских и рудокопных предприятиях Урала и Польши (в особенности), а также в других местах на государственных заводах и железных дорогах ставки и размеры страховых взносов и выплат были четко определены и состояли частично из обязательных вычетов из заработной платы каждого рабочего, а также из обязательных взносов работодателя на каждого рабочего. На частных предприятиях такого рода обеспечение накапливалось почти исключительно из сумм, полученных от штрафов, налагаемых на рабочих за нарушение трудовой дисциплины или поломку инвентаря. Так продолжалось до 1912 года, когда, наконец, была введена обязательная страховая система, охватившая всех промышленных рабочих, включая рабочих частных предприятий.
Между 1886 я 1893 годами был введен ряд новых законов, определявших условия найма и расчета трудящихся. Эти законы также запрещали оплату натурой и требовали регулярности и точности в денежной оплате трудящихся. В 1876 году был введен первый закон, запрещавший труд малолетних на заводах, производящих порох для ружей и пушек. В 80-х и 90-х годах последовала целая серия законов, запрещавших промышленный труд детей моложе 12 лет, а для подростков от 12 до 15 лет рабочий день был ограничен 8-ю часами. Был запрещен также ночной труд для подростков до 17 лет и женщин, а также (для них же) - труд в шахтах. Работодатели были обязаны предоставлять всем, не имеющим минимального образования рабочим моложе 17 лет, возможность посещать школу — не менее 18 часов в неделю[34].
Это — всего лишь несколько примеров относительно передового русского промышленного законодательства той эпохи. Даже большевистский историк-революционер Покровский признал, что одной из главных жалоб буржуазии на царское правительство было чрезмерно развитое промышленно-трудовое законодательство, которое хорошо защищало рабочих. И тот же Покровский считал, что одной из причин активного участия русской буржуазии в революции 1905 года была обида на царя, который, по их мнению, чересчур защищал интересы рабочих. Конечно, Покровский, как типичный марксист, упростил всю проблему взаимоотношений буржуазии и самодержавия, сводя все к чисто экономическому вопросу, но факт остается фактом — в государственных архивах действительно можно найти много жалоб работодателей и предпринимателей на то, что они большую долю своих доходов должны были тратить на обеспечение рабочих и их семей, на медицинское обслуживание, жилье для рабочих и т. д. Большинство этих статей расхода не обременяло тогда их коллег в Западной Европе[35].
Возникает вопрос: почему же, несмотря на высокоразвитое рабочее законодательство, становление рабочего класса и развитие индустриализации в России, в конце концов, пошло по другому пути, чем на Западе, то есть по пути революции и распада? Вероятно, один из ответов на этот вопрос можно найти в национальном характере русских, в склонности их к крайностям и радикализму. Однако это никак не объясняет всю проблему. Ответ, по-видимому, следует также искать и в становлении марксизма на русской почве. Когда в западных странах начинался промышленный переворот, марксизма еще не было, и это было большим преимуществом. Дело в том, что марксизм тем и привлекателен, что обладает "кристально-чистыми", ясными псевдонаучными ответами на вопросы и проблемы, поставленные первым промышленным переворотом. Марксизм был лишь в зачаточном состоянии, когда завершился основной этап промышленного переворота во Франции, Германии и Бельгии. Не нужно забывать, что промышленный переворот, как и всякий переворот вообще, вызывает в стране большую неустойчивость. Очень важно, чтобы в это время не было никаких популярных, радикально организуемых идей и сил. В Западной Европе, в основном, промышленный переворот опередил распространение марксистских революционных идей. В России промышленный переворот начался в конце XIX века, одновременно с распространением марксизма, в эпоху, когда уже давно распространились социалистические и позитивистские теории среди интеллигенции. К тому же, не надо забывать и о том, каковы были сравнительные условия развития. В ранний период индустриализации в Англии, Франции и Германии эксплуатация труда и незащищенность рабочих были выше, чем в России. Однако во второй половине 19-го века условия труда и его оплата там начали резко улучшаться. В 1900 году немецкий рабочий был не только лучше защищен государством, чем его русский собрат, но и получал в два раза более высокую заработную плату. Английский же рабочий получал в три раза больше, чем русский, но его труд защищен был меньше.
Все это русские рабочие знали, ибо не были изолированы: во-первых, все опубликовывалось в газетах и журналах, во-вторых, около полумиллиона русских рабочих находилось на заработках в Германии, Америке и т. д. Они возвращались домой с деньгами и рассказывали, насколько больше можно заработать за границей. Революционная же интеллигенция меньше всего была заинтересована в разъяснении русским рабочим того факта, что период развития в России в 1900 году не соответствует периоду развития Германии и Англии в 1900 году, а отстает в среднем на полвека. И русский труд невозможно оплачивать более высокими ставками, ибо производительность русских рабочих — вчерашних крестьян — очень низкая. Наоборот, интеллигенция настраивала рабочих на революцию, разжигала в них неудовлетворенность, способствовала накоплению обиды, вражды.
Наконец, нужно отметить и слабость юридического положения русских рабочих. По традиции до 1905 года и рабочие, и работодатели подчинялись одному и тому же министерству — сначала Министерству финансов, а после 1905 года — вновь созданному Министерству торговли и промышленности. Естественно, что министерство, целью которого были предельная индустриализация и привлечение капиталовложений в русскую промышленность, предпочитало интересы работодателей интересам рабочих. В результате, возник своеобразный, чисто русский феномен: конфликт между двумя министерствами — финансов и внутренних дел. Министерство финансов, пытаясь привлекать капиталы и пускать их в оборот, защищало интересы промышленников; целью же Министерства внутренних дел были мир и порядок в стране, а не рабочие волнения в связи с недоплатами и вообще эксплуатацией. Об этом "взаимонепонимании" двух министерств говорят многие отчеты и воспоминания. Особенно много интересного содержится в воспоминаниях фабричных инспекторов» к примеру, Янжула, Микулина и других[36]. Они, в частности, пишут о бесконечном множестве объяснений, тайных инструкций и временных правил, с той и с другой стороны, которые обычно следовали за новыми трудовыми законами и сводили их действие на продолжительное время почти равное к нулю[37].
Первый трудовой закон в России, как мы уже говорили,. появился еще в XVIII веке, но он не сопровождался никакими пунктами, определяющими наказание за его невыполнение, В результате, большинство законов оставалось мертвой буквой до тех пор, пока в конце XIX века не появились законы, налагавшие штрафы и наказания на работодателя за невыполнение законов. Но даже в этом случае (и на это указывал в своей записке к Государю министр финансов Витте) наказание за невыполнение одних и тех же законов часто зависело от того, шла ли речь о рабочем или предпринимателе. Для рабочих, как правило, наказание применялось более строгое. Воспоминания бывших фабричных инспекторов дают ряд примеров того, как им было трудно наказывать работодателей. Дело осложнялось тем, что инспекторы были под двойным подчинением: Министерства финансов и Министерства внутренних дел, особенно после 1903 года. Местные губернаторы, в подчинении которых находились инспекторы, часто были под влиянием и давлением местных промышленников и мешали честному выполнению обязанностей. Это двойное подчинение ослабляло на практике престиж фабричной инспекции, способствовало снижению ее авторитета в глазах промышленных рабочих[38].
Важным изъяном в юридическом положении рабочего класса было и то обстоятельство, что он формально не был признан классом или сословием. Как известно, в дореволюционной России население было разделено на самоуправляющиеся сословия. Немногочисленный промышленный пролетариат, будучи совершенно новым социальным явлением, таким сословным званием не обладал. Ни правительство, ни общество в целом не торопились менять положение. Славянофилы и народники, в частности, утверждали, что Россия может обойтись и без промышленного переворота на западный образец, место которого, по их мнению, вполне могла бы занять мелкая кустарная промышленность крестьян.
Все сказанное и составляет те особые русские условия, о которых обязательно нужно помнить, когда мы говорим о рабочем движении в России. Это не значит, что в России было бы невозможно мирное развитие по британскому или германскому образцу. Речь идет о ряде несчастных совпадений и случайностей, связанных с тем, что Россия была поздним пришельцем на капиталистическом пути развития. Именно во многом из-за этого зубатовщина не смогла развиться в подлинное профсоюзное движение.
Профсоюзное движение как таковое начало развиваться в России только после революции 1905 года, когда были введены законы 1906 года, легализующие профсоюзы. Но это профсоюзное движение уже с самого начала было отчужденным от власти, ибо инициаторами и возглавителями его,с одной стороны, были революционеры, а с другой - активные рабочие, бывшие зубатовцы, разочаровавшиеся в возможности развития профсоюзного движения в гармонии с правительством.
(Глава 1)
[1] В этой работе термины "рабочий класс", "рабочие" будут применяться только по отношению к промышленным или фабричным рабочим, а также работникам кустарных предприятий.
[2] П. И. Лященко. "История народного хозяйства СССР". М., 1956, т. 1, сс. 260-261.
[3] В. А. Ельницкий. "История рабочего движения в России". М., 1925.
[4] М. И. Туган-Барановский. "Русская фабрика в прошлом и настоящем". См. также уже упомянутые книги Елышцкого, Лященко и другие источники.
[5] Ельницкий. Цит. соч., сс. 18-19.
[7] Все даты приводятся по старому стилю.
[8] И. Волковичер. Первая рабочая демонстрация. "Пролетарская революция" № 59,1926.
[9] С. Петров. "Начало рабочего движения и распространение марксизма в России". М., 1958, с. 20.
[10] Ельницкий. Цит. соч., с. 26.
[11] Б. Итенберг. "Южно-русский союз рабочих - первая пролетарская организация в России". М., 1954.
[12] Итенберг. Там же, с. 36.
[13] Итенберг. Там же, с. 44.
[14] Итенберг. Там же, с. 45.
[15] Ельницкий. Цит. соч., ее. 64-68; а также: журнал "Земля и воля" № 4, 1879; и Мартов "Пролетарская борьба в России". Спб., 1906, сс. 46-47.
[16] Итенберг. Цит. соч., с. 45. Это еще раз свидетельствует о том, что народовольцы совершенно не были защитниками каких-либо политических свобод. Они просто желали заменить деспотию самодержавной монархии диктатурой своей политической партии. И в данном случае характерно, что сторонниками более сознательного отношения к политическим свободам, к политической демократии являются рабочие, а не радикальные интеллигенты, из которых, в конце концов, вышли большевики. Ленин глубоко преклонялся перед Чернышевским и народовольцами и, так сказать, был взращен на дрожжах народовольцев (по крайней мере, в такой же степени, как и на дрожжах марксизма). Именно эта радикальная интеллигенция и привела к той жуткой диктатуре, которая теперь царит в стране, а рабочие даже в XIX веке сознательно понимали ценность именно политических свобод.
[17] Итенберг. Цит. соч., с. 41.
[18] Елыщцкий. Цит. соч., сс. 74-75; Мартов. Цит. соч., сс. 4-6.
[19] Мартов. Там же, с. 44.
[20] Мартов. Там же, с. 47.
[21] "Былое", № 3. Лондон, февр. 1903, се. 199-200 (аноним).
[22] Петров. Цит. соч., с. 28.
[23] "Былое", № 3, Лондон, сс. 199-200.
[24] А. Лев. "На заре нашего движения". Мемуары старого членаеврейского союза кожевников. "Материалы по истории профессионального движения в России", т. 1. М., 1925, ее. 153-156; Р. Якуб. "К вопросу об истоках профессионального движения в России", там же, т. 2, сс. 70-74.
[25] Лев. Цит. соч., ее. 153-156; Р. Якуб. Цит. соч., сс. 70-74.
[26] Якуб. Цит. соч. (см. сноску 24), сс. 64-66.
[27] В. В. Святловский. "Профессиональное движение в России". СПб., 1907, сс. 42-47.
[28] Святловский. Цит. соч., сс. 28-30.
[29] Святловский. Цит. соч., сс. 33-41.
[30] Д. Кольцов. "Рабочие в 1890-1904 гг.". В кн. "Общественное движение в России в начале 20 века", т. 1. Под ред. Л. Мартова, П. Маслова А. Потресова. СПб., 1909, сс. 191-192.
[31]Тhе Attitude of the Tsarist Government towards the Labor Problems. “The American Slavic and East European review”. Vol. 13, № 2, 1954, р. 164.
[32] Свод законов Российскойимперии, т. 2, ч. 2 "Устав о промышленности фабрично-заводской и ремесленной" § 392. СПб., 1913.
[33] Этот вопрос тщательно изучен историками рабочего движения Святловским, Бухбиндером, Айнзафтом, фрумкиным, Невским и многими другими. См. также по-англ. статью американского историка ТheodoreH. VonLaue: FactoryInspection. ”Am. Sl. And E.E.R.”, №3, 1960.
[34] Свод законов Российской Империи, т. II , ч. 2 "Устав о повышенном труде», сс. 16, 155. Статьи 42-771.
[35]J.Walkin. The Rise of Democraty in Pre-Revolutionary Russia. London, 1963, рр. 165-166.
[36] И. И. Янжул. "Из воспоминаний и переписки фабричного инспектора первого призыва". СПб., 1907, сс. 2-14 и И.К. Микулин "Фабричная инспекция в России 1882-1906". М., 1906, сс. 106-111.
[37] Свод законов Российской Империи. "Устав о промышленном труде", ст. 74 и 75, за которыми следует целый ряд временных правил и дополнительных инструкций.
[38] Янжул. Цит. соч., а также Микулин, С. Гвоздев "Записки фабричного инспектора". М., 1911. См. также "Свод законов Российской Империи". "Устав о промышленном труде", ст. 30, прим. 1-5.